Но Карен ее уже не слушала. Она уже торопилась прочь. Совершенно правильно: ей еще предстояло получать втык от начальства. Еще предстояло разбираться, как это обычный бандит решился напасть на женщину, которую охранял Особый отдел. Мари-то знала, почему: вспылил. Долго ждал, наверное, вот нервы и не выдержали. Он всегда был вспыльчивым.
Как и Кит…
Но Особый отдел, разумеется, будет проверять. Ох у кого-то сегодня тяжелая ночь получится…
На следующий день Уинри уехала в Ризенбург к дочерям, чтобы они не встречали Рождество без матери, а Мари осталась в квартире Элриков втроем с Расселом Трингамом и Альфонсом Хайдерихом.
Для себя Мари заранее решила, что жить в одной квартире с двумя мужчинами, которые почему-то вбили себе в голову, что должны обязательно о тебе заботиться, — это должно оказаться самым потрясающим приключением в ее неудавшейся жизни. Однако не успели они ни втроем — Мари, Альфонс и Ческа — выйти из здания вокзала, проводив Уинри, как Хайдерих преподнес ей первый сюрприз. Он задумчиво посмотрел на небо, где собирались тучи — дождь будет, наверное, после обеда — и сказал:
— А если я не ошибаюсь, сумасшедший дом, в котором я сидел, где-то недалеко?
— Да, два квартала, — сказала Ческа, которая уже открыла дверцу служебной машины.
— Может быть, мы зайдем? — спросил Хайдерих.
— Скучаешь? — поинтересовалась Мари. Она не намеревалась шутить, просто все еще думала о Уинри — у той были не слишком-то счастливые глаза, когда она садилась в поезд, и она очень серьезно шепнула Мари на ухо: «Ты к Эду почаще заходи…», поэтому получилось не к месту.
Ческа хихикнула, Альфонс улыбнулся, но немного неловко.
— Что-то вроде того, — сказал он. — Сосед мой по палате… Я его так и не навестил с тех пор, как выписался. Нехорошо.
— Ну так давайте заедем, — пожала плечами Мари. — Или… Ческа, может быть, тебя сначала домой?..
— Нет-нет, я с вами, — сказала Ческа, нервно поправляя очки. — Я никуда не тороплюсь.
Мари была знакома с Ческой всего пару недель, но уже заметила, что та никогда не торопится уходить домой первой. И вообще оставаться одна не любит. Боялась она, что ли, своей пустой квартиры?.. А может быть, книг боялась?.. Еще бы, так много собрать — того и гляди, обрушатся на тебя и похоронят. И на помощь некого будет звать.
Это ужасно, когда никто не ждет тебя дома. Ужасно быть сиротой.
Вот так и получилось, что в вестибюль Психиатрической лечебницы Љ1 они вошли втроем, этакой слаженной группкой: Альфонс посередине, Мари и Ческа в виде конвоя по краям.
Вестибюль больницы заставил Мари мрачно поежиться: не любила она такие присутственные места. Вроде бы и приличная клиника, а все равно пахнет хлоркой, скукой и врачебными ошибками. Опять же, окна все время… не то что откровенно немытые, а какие-то не очень чистые.
У стойки регистратуры стояла толстая женщина — кстати, в модной шляпке с пушистым пером — и о чем-то визгливо разговаривала с вахтершей. Мари не хотела прислушиваться, но против воли уловила:
— Правильно, он чуть что, так псих, а кто работать будет?..
— Послушайте, Альфонс, а нас пустят к вашему другу? — спросила Ческа.
— А отчего нет? — пожал плечами Хайдерих. — Он же не буйный… тут пускают…
Мари смотрела на стойку регистратуры, и поэтому первой увидела, как из дверей вышел невысокий сутулый чернобородый человек в светлом плаще, и, шаркая ногами, побрел к выходу. У него был вид прощающегося с волей, только что наручников не видно.
Мари услышала за спиной сдавленное оханье Хайдериха… обернулась. У того было лицо, как будто он призрака увидел.
— Керспи! — воскликнул Альфонс. — Ты…
Чернобородый обернулся к ним, бороду прорезала широкая улыбка.
— Альфонс, друг мой! А меня, ты понимаешь, жена нашла! Неделю назад. Вот, сегодня забирает.
— Жена?.. — спросил Альфонс несколько растерянно.
Толстая женщина у регистратуры обернулась и смерила Альфонса подозрительным взглядом, после чего немедленно схватила Керспи за локоть.
— А вы кто ему, собственно, будете? — визгливость в ее голосе била все рекорды. — Симулянту этому?
— Милая, мы, собственно, в одной палате… — начал Керспи. — Он из параллельного…
— Я тебе не милая! — отрезала женщина. — Я тебе злая и противная, понял?!
— А что?.. — начал Альфонс.
— То! — отрезала женщина. — Симулянты хреновы! Один в больнице от жены от детей прячется, и другой такой же небось! — она злобно сощурилась на Мари. — Обрюхатил, небось, а жениться не захотел! Инопланетяне, гроб их, пришельцы, гроб их… По всей стране искать приходится, алкоголика подлого! А он вон где! Уж я с ним намаялась!
Сказать, что Мари, Ческа и Альфонс от такого энергичного выступления потеряли дар речи, значит, ничего не сказать.
Керспи вымученно улыбнулся.
— Вот оно как, друг, — смущенно сказал он. — Заходи как-нибудь…
— Только попробуйте! — прошипела толстуха, и потащила Керспи за собой к выходу. Бывший инопланетянин шел покорно, хотя Мари показалось, будто пару раз он попытался упереться ногой — без особого, впрочем, успеха.
— Вот оно как… — задумчиво сказал Альфонс. — А я-то был уверен, что он действительно инопланетянин…
— Инопланетян не бывает, — грустно заметила Ческа. — Совсем-совсем. Вы разве еще не знаете, Альфонс?
Дождь все-таки пошел после обеда, но ненадолго. Когда небо развиднелось, Мари заявила, что отправляется на прогулку. Хайдерих предложил себя в роли сопровождения, однако Мари наотрез отказалась: заявила, что хочет пойти одна. Альфонс спросил, разумно ли это в свете произошедших событий — о покушении в кафе он уже знал. Мари пожала плечами и ответила, что недавние события как раз показали, что совершенно одна она теперь не остается. «И вообще, Альфонс, мне надо немного подумать».
О чем Мари собиралась думать, Альфонс не знал. Ее лицо ему категорически не нравилось. Во всяком случае, когда у его старой подруги и в каком-то смысле невестки Мари Виртиц появлялись такие складочки у бровей, можно было гарантировать, что она вот-вот вляпается в какую-нибудь историю. Эта Мари, впрочем, как он успел заметить, была гораздо спокойнее и выдержаннее, поэтому можно было надеяться, что дело ограничится небольшой депрессией. Многие люди зимой грустят.
Не успела Мари выйти, как с работы вернулся Рассел Трингам. Был он грустен, зол и с порога начал ругаться матом. Материл он для разнообразия не студентов, которые ему прохода не давали, а свое начальство, которое что-то там напутало в публикации сборника — Хайдерих был слишком далек от академической среды, чтобы по скупым замечаниям понять, о чем же шла речь. Потом Рассел рухнул на кресло в гостиной и тоном умирающего лебедя заявил, что в свете такой вселенской подлости родного деканата козни обожающих его женщин уже не кажутся такими страшными, ибо все познается в сравнении, так что, возможно, он решится вернуться в родную квартиру. Но не сейчас, а денька через два, когда он свыкнется с этой мыслью и наберется смелости предстать перед прекрасными очами возможной засады…
— Что, решили, что можно снять внутреннюю охрану? — спросил Хайдрих.
— Ты о чем? — очень искренне удивился Рассел.
— Ну, не знаю я, как это у вас называется… последний круг обороны, так сказать. Ты ведь тоже государственный алхимик, причем боевой, если я ничего не путаю. Процесс ведь скоро, я так понимаю?
— Первое слушание послезавтра, последнее планируют не позже чем через месяц. Тут быстро надо, — зевнул Рассел, демонстрируя недюжинную осведомленность для человека, прежде этим вопросом совершенно не интересовавшегося. — Слушай, вы там кофе днем не купили, когда на вокзал ездили?
— Нет, не купили, — покачал головой Хайдерих. Встал с дивана. — Сейчас схожу.
— Да ладно, я сам, — великодушно махнул рукой Рассел. — Сиди уж. Это ж мне еще на завтра сто семнадцать рубежных контрольных проверять, не тебе.