– У меня есть дом, – горячо заговорил Пиворас, – есть-есть! И деньги, и машина тоже есть. Только я не живу там.
– Где? В машине?
– Да нет же, в доме. – Альбин Петрович посмотрел на Марину, как на сумасшедшую.
– Почему?
– Дорого его содержать. Электричество, газ, коммунальные услуги, да и просто квартплата… Да и на машину бензина не напасешься, – добавил он, немного подумав.
– А деньги тебе на что?
– Ну да, – хмыкнул бич с таким превосходством, будто это он кандидат наук, а Марина на улице побирается. – Их же украсть могут!
– Украсть?
– Конечно! Я же говорил: поймают за углом, спросят, как зовут, а потом ботинком по яйцам – и все заберут. Не, я с деньгами не связываюсь.
– Так ты мне скажешь, где живешь? – повторила вопрос Марина Васильевна.
– Там, – махнул рукой Пиворас.
Между тем в закутке стало темно, начал накрапывать дождик. Пиворас вызвался проводить Марину Васильевну, и та милостиво позволила.
Расстались на перекрестке, неподалеку от места стычки. Парень явно не дружил с головой, но оказался вполне вменяемым и милым, обещал не обижать Марининых зверей, если она и ему что-нибудь будет приносить.
Дома Марине едва хватило сил накормить своих питомцев и выгулять собак. Не поев сама, она переоделась и бухнулась в кровать.
Ночью умер Гаврик.
Пиворас не врал. У него действительно имелись и дом, и машина.
Деньги, кстати, тоже не представляли проблемы: мать Альбина
Петровича владела лесозаготовительной фирмой. Однако синдрома бродяжничества вышеупомянутое благосостояние не отменяло, так что матушке, а заодно и секретарю и двум охранникам скучать не приходилось.
Доктор сообщил маме, что у сына гебоидный синдром и дромомания – всего лишь следствие. Лиана Степановна накупила лекарств, наняла сиделку, но Альбин умудрялся линять даже будучи запертым с опытной нянечкой в одной комнате. Обычно его находили на лесопилке недели через две-три. Грязный, вшивый, но весьма довольный собой, он делил кров с китайцами, ютившимися в вагончике. Китайцы знали, что Пиворас
– сын хозяйки, по-этому относились к пареньку с пиететом, сам же
Альбин китайцев любил за то, что они всегда улыбаются и кивают.
Естественно, когда Аскольд, мамин секретарь, в сопровождении отлитых по одной форме бугаев Коли и Коли-второго являлся узнать, не здесь ли обитает Альбин, Пивораса сдавали с потрохами, но он не обижался.
Он знал, что через месяц или два снова сюда вернется.
Однако нынче все шло навыворот. Оба Коли сторожили вагончик денно и нощно, перепугали весь рынок, на котором Альбин обычно зарабатывал себе на жизнь (воровать он не умел совершенно, поэтому средства добывал относительно честно – попрошайничал и таскал баулы торгашам), но нигде барского дитяти не нашли. Дитятке было семнадцать весен, оно вполне сносно успевало по школьной программе – ему, между прочим, предстояло сдавать ЕГЭ, – и вот исчезло, подлое.
Двое-из-ларца (так именовала охранников Лиана Степановна) тихо зверели и поклялись друг другу выдрать барчука, едва отловят. Не нужно думать, что Одинаковы-с-лица (а так Николаев называл сам барчук) были какими-нибудь тупыми братками, это вовсе не так.
Коля-второй, например, закончил местный физмат и, между прочим, несколько раз помогал Марине Васильевне хоронить ее зверей, а просто
Коля имел первый юношеский разряд по шахматам. Такое уж им выпало счастье: вырасти здоровыми, красивыми парнями одного типа внешности, не робкого десятка. Аскольд подобрал их сам, когда хозяйка (барыня, как ее называли Двое-из-ларца) распорядилась нанять толковых ребят в охрану. Барчук Николаям скорее нравился, но, едва у него начинались эти закидоны с окнами и дверьми, – готовы были растерзать.
К чести Одинаковых-с-лица следует заметить, что все маршруты и знакомства своего подопечного они знали досконально. Например,
Альбин Петрович довольно близко знался с Андрюшей. Этот здоровенный детинушка в пузырящихся трико и резиновых сапогах, умственно отсталый с детства, был королем уличных реприз и всеобщим любимцем
Большой Ольховки. Издалека он кажется большим ребенком, но стоит подойти ближе, и вы начинаете понимать, что встречаете Андрюшу не первый уже десяток лет, и загорелое детское лицо покрыто белыми морщинками у глаз, и волосы седые… Потом десяток шагов назад – и время опять невластно, и вы хихикаете, когда Андрюша подходит к этакой расфуфыренной даме и говорит нараспев:
– Привет! А ты похудела! Ножки тонкие, жопа толстая!
Дамочка не знает, куда деваться, а кавалер стоит, ждет ответа: он же светскую беседу начал. Мало кто отваживался продолжать подобный разговор, а одна тетка возьми да скажи:
– Ты тоже похорошел!
– Правда? – обрадовался Андрюша. – Ну тогда пойдем, жениться будем…
Иногда он сидит с бабками, торгующими семечками, и рассказывает о комнатных цветах:
– Прихожу домой, а там фиалки. Смотрят такие, хитрющие такие… Я говорю: “Ну что смотрите?” А они хитрые, смотрят, ничего не говорят…
А герань не смотрит, она скромная. Герань сильней люблю.
Мало кто знал, что Андрюша рисует. Рисует одно и то же – дома и окна. Пиворас был среди избранных.
К Андрюше домой Двое-из-ларца и пришли.
– Альбин Петрович у вас? – спросили они в голос у пожилой усталой женщины, Андрюшиной сестры.
– Андрюша, что ли?
– Нет, его друг. Чернявый такой.
– А, Пиворас, – поняла женщина. – Нет, давно не появлялся. А вы кто такие?
– Воспитатели, – ответили Коли, переглянувшись. – Если он появится, позвоните вот по этому номеру, у него мать волнуется.
– У кого? У Пивораса? Я думала, он сирота.
– Скоро будет, – успокоил просто Коля. – Побегает так – и преставится мамаша.
Итак, поиски пока результатов не дали. Но Одинаковы-с-лица не унывали. Они знали, что рано или поздно барчук проголодается и придет на лесопилку. Китайцев они уже настропалили.
два
Марина Васильевна все утро безудержно рыдала над издохшим котом, гладила успевшее окоченеть тело, и горю, казалось, не будет конца.
Когда сил плакать не осталось, Марина тяжело поднялась с колен и пошла на лоджию. Там отыскала в шкафу коробку из-под обуви, выстелила ее старым полотенцем, уложила внутрь останки Гаврика, а затем засунула коробку в большой полиэтиленовый мешок. На горловине нацарапала авторучкой “голова”. Накинула плащ, взяла лопату, пакет под мышку и отправилась на “кладбище”. В глубине двора, на пустыре, имелось подходящее место для захоронения, но холодная война с соседями не позволяла закапывать животных рядом с домом, так что пришлось искать место для погребения в городском парке.
Дождь не прекращался всю ночь и утром только усилился. Без зонта
Марина промокла уже через минуту. Дождь стекал по волосам за ворот, капал с носа, Гаврик, хоть и худющий, становился все тяжелее – оттого, наверно, что широкую коробку очень трудно придерживать локтем. Сначала Марина Васильевна меняла руку каждые сто метров, но на полпути к “кладбищу” эти манипуляции с коробкой и лопатой вывели ее из состояния скорби – неудобство мешало сосредоточиться. Минут пять она приноравливалась, как удобнее нести инструмент и тело, ничего не добилась и продолжила двигаться прежним манером, раздраженная до крайности.
К колесу обозрения, возвышавшемуся над парком, Марина вышла в самом скверном расположении духа. Настроение не самое похоронное: хотелось вбивать гвозди в гробы врагов.
Через центральную аллею она прошла в самый дальний конец парка и остановилась у сиротливой, бог весть какими путями оказавшейся здесь скамейки. Необходимо было передохнуть и успокоиться.
Напротив в траве стоял обшарпанный автомобильчик, снятый с аттракциона “Гонки”. Почему-то вспомнился вчерашний Евгений, тот момент, когда его забирали. Господи, как он ревел… чуть голос не сорвал, бедняга. Где он, как он?