Я спокойно отнёсся к подобном хамству, подумав про себя, что быдло и есть быдло, хотя у меня тут же возникло решение про будущее остальных пяти девушек, которое я, пока что, решил громогласно не оглашать до определённого момента.
Испанцу же я заказал шикарный памятник во весь рост из белого итальянского мрамора у известного киевского скульптора Элиуса Моисеевича Фридмана.
Следствие, связанное с убийством Мануэля Лопеса, с первого дня забуксовало, хотя один из следователей предположил, что к убийству стилиста приложила руку девица по кличке «Мадлен», с которой его несколько раз видели возле дома шлюхи.
После гибели Лопеса она скрылась в неизвестном направлении, так что её и её сожителя «Амбу» объявили во всесоюзный розыск, но пока безрезультатно, так что дело отложили в долгий ящик, хоть и не закрыли совсем.
Предвосхищая последующие события, я хочу заметить, что ровно через год после описываемых мной событий в лесу Обуховского района Киевской области лесники едва не провалились в захоронение из разложившихся бочек с содержимым, в котором следователями были выявлены небольшие фрагменты человеческой плоти, по которым распознать погибших не представлялось возможным, что стало мне известно лично, так как я по долгу службы выезжал на место преступления.
Но, как говорится, пора переходить к существу вопроса, то есть вернуться к нашим баранам.
После похорон испанца я последовал совету «Корвета» и улетел с ним в Сочи, где провёл время в узком кругу с матросами яхты «Орион», занимаясь рыбалкой в море и квася с завидным постоянством различные спиртные напитки.
О женщинах в это время мы напрочь забыли, занимаясь по сути исключительно мужскими делами.
Девушки, уйдя в отпуска в модельном агентстве, разъехались по домам, получив от меня весьма значительные «подъёмные», чтобы в отпуске ни в чём не нуждаться.
25-го августа 1953-го года мы с «Корветом» вернулись в Киев, и я первым делом занялся делами салона, так как Лев Исаакович, слава Богу, в жару чувствовал себя вполне сносно, не смотря на преклонный возраст, и дела в адвокатской конторе продвигались лучше некуда.
В комнате, в которой на даче до недавнего времени жил Лопес, сделали капитальный ремонт, так как я постарался, чтобы ничего в ней не напоминало мне о моём друге.
На следующий день из отпусков вернулись пять оставшихся в живых девушек, и я поинтересовался у них, как они дальше собираются выстраивать свою жизнь.
Они пожимали плечами, явно показывая, что примут то решение, которое предложу им я.
Мне оставалось сообщить им, что до конца декабря они будут проживать в моём доме на Батыевой Горе, как и было до того, а в конце декабря я вступлю в права наследования имуществом Мануэля Лопеса, передав в их пользование его квартиру из пяти комнат (по комнате каждой), а также выделю каждой по автомобилю и по 10 тысяч рублей на личные расходы, причём с того момента они смогут распоряжаться своей судьбой так, как им будет угодно, не обращая внимания на меня.
Кроме того, я пообещал девушкам, что устрою их на курсы вождения автомобилей, чтобы они могли пользоваться машинами сразу же, как только получат от меня обещанное.
Девушки стали задавать мне вопросы, а я им ответил, что пока всё остаётся, как и раньше, а потому на все их вопросы я отвечу в конце декабря, если до этого времени буду жив и здоров.
Теперь мне предстояло дать ответ прокурору по поводу работы в должности начальника отдела «Сигма», и я принял неожиданное для себя решение всё-таки пойти на службу в прокуратуру, так как в стране начали появляться жестокие банды, которые не брезговали ничем, стараясь обогатиться за счёт простых людей, проповедуя методы жестокого террора и насилия.
Об этом я сказал Льву Исааковичу, а тот в ответ безнадёжно махнул рукой, заявив, что коль мы теперь по разные стороны баррикад и вступаем в борьбу не на жизнь, а на смерть, как адвокат и прокурор, он просто обязан немедленно уехать с моей дачи, так как у нас с ним в ближайшее время может возникнуть конфликт интересов!
Я что-то пытался возразить и предложил старому адвокату хотя бы охрану и водителя, но он упёрся, как баран, и покинул дачу уже на следующий день, вызвав такси и пожелав мне больших успехов в безнадёжном деле, шепнув на прощание на ухо слова:
- Только, не дай Бог, не ссучься, сынок!
А я в ответ прочитал старому еврею тут же придуманный мной стишок на злобу дня: