Он считал, что из-за хронической неспособности у меня формировать межличностные отношения и из-за разочарования в своей сексуальной жизни, я стал сексуальным садистом, а потом заявил, что тяга к жестокости и агрессивность у меня привели к формированию преступного поведения. По его словам, мои сексуальные желания функционировали как способ выражения той деструктивной энергии, которая копилась во мне!
Он категорически отрицал наличие у меня некрофилии и полагал, что убийство было результатом моей внутренней агрессии, утверждая, что я убил Приходько потому, что хотел убить в себе источник гомосексуального влечения!
Это уже было выше моего разумения и я начал громко смеяться!
И тут эксперт заявил, что я убил мужчину только из-за того, что хотел, чтобы тот просто умолк.
Это звучало так:
- Он убивал, потому что осознавал, насколько тот был зол на него!
Затем психиатр задумался на мгновение и произнес:
- Как ни странно, но Снопков является довольно хорошим человеком!
Второй психиатр из Харькова счёл, что я убил из-за того, что нуждался в компании. Он доброжелательно отзывался обо мне, описав меня, как «приятного во всех отношениях мужчину, обладающего чувством юмора, красотой и обаянием, который был и остается светлым и, в принципе, неплохим человеком».
Психиатр рассказал, как я самостоятельно пытался понять, что же со мной не так и почему все это произошло.
Кстати, я детально рассказал психиатру о себе, надеясь, что тот поймет первопричину возникновения у меня подобного девиантного влечения.
- Я надеюсь, что можно сделать что-либо, чтобы вылечить этого человека, в котором определенно есть интеллигентность и шарм, - сказал он обо мне, но несмотря на свою симпатию, признал меня вменяемым, потому что я мог сопротивляться своим желаниям, если их немедленное выполнение могло повлечь за собой разоблачение!
По его словам, я планировал преступление, и мог отказаться от него, если бы это угрожало мне.
Планирование преступлений, по его словам, является четким указанием на то, что у меня нет психического расстройства личности.
Последним среди психиатров на суде выступал психиатр, назначенный со стороны обвинения.
Профессор из Ленинграда счёл, что у меня нет психического расстройства личности, и я вменяем и раньше, и сейчас!
Он описал меня, как расчетливого и хладнокровного убийцу, который убил лишь ради своего сексуального удовлетворения.
На перекрестном допросе я, в качестве своего адвоката, спросил этого психиатра, считает ли тот меня некрофилом, на что психиатр ответил отрицательно. Он заявил, что полагает, что это не является моим главным сексуальным предпочтением.
Но данный психиатр не смог достойно объяснить в свою пользу тот факт, что я пытался создать себе раба-зомби, что в корне является нездоровой идеей. Поэтому, в конце концов, ему пришлось признать тот факт, что у меня было психическое расстройство личности, однако он продолжал утверждать, что я вменяем, запутав судей окончательно.
Суд был в растерянности и взял перерыв до 8-го января 1962-го года, когда мне должно было исполниться 42 года.
Я, уединившись в камере, вспоминал свою вторую жизнь, пытаясь разобраться, где в ней поступил неправильно, но нет: мне не в чем было себя упрекнуть, и если бы мне предстояло вернуться в начало своего пути, я вряд ли строил его иначе!
Мне казалось, что я был честным по отношению к себе и к другим, не обещая чего-то не сбыточного.
С друзьями я вёл себя, как друг, а с врагами поступал, возможно, жестоко, но справедливо.
Конечно, возможно, я поступал неверно, присвоив себе функции, не присущие человеку, взяв на себя решение человеческих судеб, но разве обычные судьи, которую зачастую бывают по человеческим качествам значительно ниже меня, имеют право судить, определяя кто виновен, а кто нет?
Так почему я должен быть лишён этого права, быть честным исполнителем заповедей Божьих!
Тут, конечно, я обманывал сам себя, так как не был далеко примером нравственности!
И на это мне указывал ангел Божий, который по ночам спускался ко мне с потолка камеры и вёл со мной душеспасительные беседы.
Я уставал от его сладких речей, а он, наговорившись, улетал в неведомую мне высь, оставив меня одного с моими мыслями.
Затем камера заполнялась мрачными тенями которые то опускались ко мне, то взмывали вверх, а затем начинали кружиться в хороводе.