— Сразу видно, от кого нагуляла, — ругалась бабка. — Позорище! Перед соседями стыдно. Мало того, что дура, скажут люди, так ещё и подстилка…
И вообще Мика, сколько себя помнила, только и слышала от неё в адрес матери: тупица, безмозглая курица, тряпка и всё в таком духе.
Вот за это она бабку и не любила. И за неприятный запах табака, намертво въевшийся в её кожу. А ещё у бабки были страшные руки, тёмные, с узловатыми пальцами, скрюченными артритом.
В редкие минуты, когда на бабку находила слабость и желание приласкать внучку, маленькая Мика шарахалась от неё, как от чёрта. Лишь бы эти страшные руки не прикасались к ней. И плевать, что эти же самые руки когда-то спасли множество жизней.
Бабка, к счастью, оказалась дома, но встретила Мику без особого радушия.
— А что, жить в хоромах разонравилось? — едко спросила она.
Мика как на духу рассказала бабке про вчерашнюю экзекуцию.
— Вот сукин сын! И эта тоже… мать твоя, дура. Но она всегда была дурой, — проворчала бабка и достала из кармана халата сигареты. Выбила одну из смятой пачки, закурила. — Ладно, обживайся. Сходишь позже в сорок вторую квартиру, к Ивлевым, попросишь раскладушку на первое время. У них есть. А там что-нибудь придумаем.
5
Бабка жила в обычной панельной пятиэтажке советского образца, в последнем, третьем, подъезде, на втором этаже. Дом её вместе с ещё тремя такими же хрущёвками, стоявшими квадратом, образовывал колодец с двумя сквозными арками. Внутри — обычный двор с детской площадкой, кустами акации и сирени, приподъездными лавочками, клумбами из крашенных шин, в которых отцветали астры.
Всё так обыденно, так знакомо и так тоскливо. Но это, наверное, потому, что заняться ей было решительно нечем. Вещи она разложила, заняв добрую половину шифоньера. В сорок вторую за раскладушкой уже дважды поднималась — там никто не открывал. Хотела помочь бабке с ужином, но та её прогнала из тесной кухни, где вдвоём и правда не развернуться.
Пойти прогуляться? Некуда и не с кем. Мика хоть и жила здесь когда-то, но уже никого не помнила. Вот и торчала на балконе, разглядывая двор и его обитателей.
Под балконом, чуть левее, там, где сходились углы двух домов, на бетонном приступке, загораживающем лестницу в подвал, тусовалась местная молодёжь. Несколько парней и две девчонки. Одна — светловолосая и миниатюрная, вторая — тёмно-русая, полная. Все — ровесники Мики, плюс-минус год-другой.
Их разговор Мика не слышала, только отдельные слова, возгласы и взрывы хохота.
Один из парней, высокий крепкий блондин, подошёл к турнику. Подпрыгнув, ухватился за перекладину и стал подтягиваться. Остальные хором, громко, с гиканьем и дурацкими смешками принялись считать: раз, два, три, четыре… четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…
— Ну чё, Лёха, нормы ГТО, считай, сдал, — кто-то крикнул ему.
— Лёш, — позвала его одна из девчонок, светленькая, но что ему сказала — Мике с балкона было уже не слышно. Однако явно что-то приятное, судя по их улыбкам. И точно — в следующую секунду она подтянулась на носочках и поцеловала блондина в щёку.
Парни сразу загудели. Самый мелкий и вертлявый паренёк выкрикнул:
— Тиша, а если я Лёху сделаю, меня тоже поцелуешь?
Мика слегка удивилась — Тиша? Очень своеобразное имя для девушки. Хотя чего уж, у неё и самой имя тоже далеко не самое распространённое.
— Сделай сначала, — с усмешкой ответила светленькая.
— А если не сделаешь, тебя Громозека поцелует, — крикнул кто-то из парней, и все захохотали, а полная девушка отвесила шутнику подзатыльник.
Парни, видимо, и впрямь решили побороться за поцелуй этой Тиши. Следом за блондином попробовали свои силы на турнике тот мелкий и ещё трое, но перебить его рекорд не смогли. Один так вообще лучше бы не пытался — его только обсмеяли за жалкие потуги.
Вдруг Мика почувствовала на себе чей-то взгляд.
Парень в тёмной толстовке с капюшоном наблюдал за ней. Нет, она этого не видела — слишком низко он надвинул капюшон так, что глаза оставались в тени, но такие вещи она всегда чувствовала.
Он не сидел на приступке как другие парни, а стоял немного в стороне, на углу, подпирая спиной стену соседнего дома. Стоял хоть и рядом со всеми, но как будто сам по себе, не с ними. Наверное, потому что в общем разговоре не участвовал, на шутки не реагировал, не смеялся. Одну ногу он подогнул под себя, руки заложил в карманы и… совершенно точно наблюдал за ней.