— Иди с ним, — говорит Сойер и бросает на Кэма предупреждающий взгляд. — Ты в безопасности.
Я встаю, но не беру его за руку, следуя за ним из комнаты, вверх по лестнице и в его спальню. Она снова заперта, и я задаюсь вопросом, это просто привычка или они подозрительны по какой-то причине.
Мы заходим внутрь, и он входит в ванную комнату, не произнося ни слова. Я следую за ним и забирая аптечку из его рук.
— Сядь на унитаз, — инструктирую я, и, к удивлению, он подчиняется.
Я мою и вытираю руки, а затем вынимаю принадлежности из аптечки. Я прижимаю стерильную марлю к бутылочке с йодом, а затем осторожно промокаю его губу. Она перестала кровоточить, но покрыта коркой, и я уверена, что до сих пор болит, хотя вы бы не поняли этого по его стоической реакции.
— Предполагаю, что ты привык к этому, — говорю я, тщательно вытирая губу. Он пристально смотрит на меня, но не реагирует на мои слова. — Хорошо.
Я бросаю окровавленную марлю в мусорное ведро, беру еще один кусок и смачиваю йодом. Затем я очищаю область вокруг глаза и опухшую скулу, перед тем, как нежно осмотреть пальцами ушибленную линию подбородка.
— Как долго ты участвуешь в боях? — спрашиваю я, осторожно ощупывая пальцами ушибленную кожу вдоль грудной клетки.
— Некоторое время, — шипя, произносит он, и я убираю руку.
— Прости.
Он берет меня за руку, потирая большим пальцем круги на тыльной стороне запястья.
— Ты не сделала ничего плохого, так что не извиняйся.
— Почему ты дерешься?
Я продолжаю осматривать его, стараясь не обращать внимания на мягкое тепло, поднимающееся по руке от его прикосновения.
— Почему кто-то делает то, что ему нравится? — пожимает он плечами.
— Тебе нравится выбивать дерьмо из других? — я глажу поврежденное лицо свободной рукой. — Чувствуешь боль?
Его взгляд впиваются в мой, и на несколько мгновений воцаряется тишина, а затем он медленно кивает.
— Ты сказала мне в ту ночь, когда мы встретились, что хочешь почувствовать что-то настоящее. Чтобы не чувствовать себя под контролем. Чтобы чувствовать себя живой. — Я киваю, вспоминая тот день. — Иногда мне тоже нужно все это почувствовать.
— И бои помогают тебе?
— Да. — Он подносит мое запястье ко рту и целует чувствительную кожу.
На секунду я закрываю глаза.
— В ту ночь, ты знал кем я была?
В воздухе повисает напряженная тишина.
— Нет, — в конце концов признается он, глядя мне прямо в глаза. — Я узнал, кто ты такая, только несколько месяцев спустя.
Возможно, я покажусь полной дурой, но я ему верю.
— Почему ты ненавидишь моего отца?
Он отпускает мою руку, и холодная, жесткая пелена застилает темные глаза. Он сильно сжимает челюсть.
— Это разговор, который нам нужно провести с остальными. — Он встает и идет в свою спальню, как будто несет на плечах тяжесть всего мира. — Мне нужно понять, почему ты думаешь, что должна шантажировать собственного отца.
— Почему это имеет значение?
Он падает на кровать, прислоняясь спиной к изголовью, и я забираюсь рядом с ним.
— Сделай мне одолжение. И уважь мое любопытство.
Я откидываюсь назад и закрываю глаза.
— Всю свою жизнь я играла роль, притворяясь кем-то другим, и мне это надоело. Мысли о том, чтобы исполнять эту роль всю оставшуюся жизнь, сильно угнетают меня.
— Так вот почему ты была в море той ночью? Ты хотела покончить с жизнью?
Я открываю глаза и поворачиваюсь к нему лицом.
— Да, хотя это не было преднамеренным. Это была скорее спонтанная реакция, даже если она назревала в течение нескольких дней.
— Тогда почему? И почему ты была в Алабаме?
— Моя тетя только что скончалась. У нее был рак, — объясняю я со слезами на глазах. — Она единственная, кто когда-либо по-настоящему понимал меня и в каком аду я жила. Она восстала против этой жизни и сбежала. Она выбрала другой путь, следовала своим страстям, но никогда полностью не оставляла ту жизнь позади, потому что это не та жизнь, от которой ты когда-либо полностью избавишься.
Вот почему я так сосредоточена на шантаже отца, потому что это единственный способ по-настоящему освободиться.
— Она была последней связью с матерью. Единственный родственник, кроме Дрю, который любил меня без всяких намерений. Ее потеря опустошила меня. — Я держу при себе то, что она рассказала на смертном одре.
Он молчит несколько долгих минут, а я смотрю в потолок, задаваясь вопросом, к чему все это ведет.
— И чего же ты хочешь от жизни? — его голос звучит устало и приглушенно.
— Я не совсем уверена, за исключением того, что я хочу быть свободной, чтобы делать свой собственный выбор. — Я снова смотрю на него. — Я не хочу быть трофейной… женой. Стоять в сторонке и красиво выглядеть, пока муж трахает других женщин за моей спиной. Я не хочу терпеть жестокие слова и руки, притворяясь, что все замечательно. И я определенно не хочу рожать детей в определенные сроки, оговоренные в деловом контракте. — Я качаю головой. — Я скорее умру, чем буду жить такой жизнью.
— Тогда просто уходи. Я уверен, что у тебя есть трастовый фонд, — выплевывает он, его отвращение очевидно, и я этого не понимаю.
— Да он у меня есть, но почему это проблема для тебя?
— Я этого и не говорил.
— Тебе не нужно было.
Я сажусь немного прямее, внимательно изучая его лицо.
— Не смотри на меня так, — огрызается он.
— Как например?
— Как будто ты жалеешь меня.
Мой рот открывается и закрывается несколько раз, прежде чем я нахожу нужные слова.
— С чего бы мне тебя жалеть? Я просто пытаюсь понять, почему ты злишься. Твой отец богат, и я уверена, что у тебя тоже есть трастовый фонд, или он хочет, чтобы ты сам прокладывал себе путь в жизни? И должна сказать, что, если он это сделает, то чертовски его уважаю.
Он фыркает, его глаза сверкают, когда он сердито смотрит на меня.
— Ну конечно ты бы так и сказала! Потому что ты не знаешь, каково это-жить в бедности.
— А ты знаешь? — чувствую, как мой лоб сморщился, когда я смотрю на него. Я понятия не имею, о чем, черт возьми, он говорит.
Его грудь вздымается и опускается, и он стискивает зубы. Без предупреждения он вскакивает.
— Я больше не хочу об этом говорить.
Капризный ублюдок.
— Хорошо. — Я соскальзываю с кровати. — О чем ты хочешь поговорить?
— Мне больше не нужно ничего говорить. Я услышал достаточно. — У него громко урчит в животе, и я хмурюсь.
— Когда ты в последний раз ел?
— Что?
От моего вопроса на его лице появляется озадаченное выражение.
— Когда ты в последний раз нормально ел?
Я знаю, сколько еды требуется парням, а Кэм только что потратил тонну энергии, так что он, вероятно, умирает с голоду.
— Несколько часов назад. Я перехвачу что-нибудь после душа. — Пожимает он плечами.
— Я приготовлю что-нибудь, пока ты будешь принимать душ.
— Зачем тебе это делать? — подозрительно спрашивает он, до конца расстегивая джинсы.
— Боишься, что я тебя отравлю? — издеваюсь я, упирая руки в бедра.
— Эта мысль приходила мне в голову и не один раз.
На моих губах появляется коварная ухмылка.
— Если бы я хотела убить тебя, то делала бы это очень медленно. Наслаждаясь тем, что мучаю тебя и убедилась бы в твоих страданиях. Я предлагаю что-нибудь приготовить тебе, потому что чем скорее мы здесь закончим, тем скорее я смогу вернуться домой.
Мой взгляд не покидает его лица, когда он сбрасывает джинсы, стоя передо мной в обтягивающих боксерах, которые никак не скрывают гигантский стояк, которым он без стеснения щеголяет.
— Хочешь сбежать от меня, да?
Он понижает голос, подходя ко мне, и мой пульс учащается.
— Конечно. Не то чтобы мне нравилось твое общество.
Он хватает меня за затылок и притягивает к себе. Его член дергается напротив меня, и я закрываю губы, чтобы избежать неловкой утечки в виде стона.
— Может быть, Джексон прав, — шепчет он, посылая мурашки по моей коже. — Может быть, нам нужно выбросить эту странную химию из нашей системы.