Когда он вошел в свою квартиру, выяснилось, что звонить вообще было бессмысленно - во всяком случае, в течение последнего часа.
- Майору стало гораздо хуже, - объявила ему домоправительница голосом, полным мрачной гордости пророка, на которого часто не обращают внимания, но который сейчас оказался прав. - Мне пришлось вызвать ему врача перед чаепитием. Майор сейчас в больнице, к нему никого не пускают и не разрешают звонить по телефону. Сам доктор так распорядился строго-настрого. Нет, нет, нет, я не могу до него добраться. Нет, фамилии доктора я вам не дам, и не мечтайте. Без сознания майор. Я же вам говорю, ему вкололи успокоительное... Нет, доктор говорит, только через несколько дней.
Шон положил трубку. Позвонить Рэнделлу? В общем, это его долг. Он наполнил ванну, лег в нее, чувствуя, как тепло проникает в ушибы, в разорванные мышцы живота; прижимая губку к лицу, он чувствовал, как медленно возникает боль. Позвонить Рэнделлу он обязан. А что ему сказать? Про майора Кэннона? Про то, как двое в туалете украли у него бумажник? Он представил себе поднимающуюся дугой седеющую бровь Рэнделла, неспешную злую усмешку: "Прямо в туалете?" Он вспомнил, как потемнело лицо майора при одном воспоминании о пережитом унижении. Если майор не смог убедить Рэнделла, вряд ли сегодняшние события произведут на него впечатление. Правда, если раскопать еще что-нибудь...
"Постарайся узнать, что он делал перед... смертью. О чем говорил..." А работал Редвин на "Мидлэнд телевижн". Если бы Шону удалось что-то там разузнать и сообщить Рэнделлу. Шон вдруг обнаружил, что засыпает в ванне, и еле-еле дотащился до постели. Ему приснились двое мужчин с огромными рыжими усами, которые заставляли его пить, не давали встать и вливали ему в глотку какую-то гадость. Когда же он попытался оказать им сопротивление и закричать, то вдруг оказался один, в темноте, и не мог повернуться. Шона парализовал ужас: померещилось, что он лежит в гробу, который ползет, ползет, скользит на колесиках в огненную пасть.
Он хотел закричать, замахать руками, позвать на помощь Маргарет, майора, бился головой об обивку гроба. Услышал, как молятся те, кто пришел на похороны, услышал слова священника: "Сейчас мы предадим..." А потом жаркое пламя обожгло гроб, потянулось к нему самому пылающими языками ааааааааа!
Шон проснулся весь в поту, намертво спеленав себя во сне простыней и одеялом. Он с трудом высвободил руку, включил свет. Потом еще целый час не мог глаз сомкнуть - все тело болело от побоев. Заснул он, когда уже почти рассвело.
4
Утром Шон попытался дозвониться до майора, даже узнал телефон врача и название больницы. Врач был на обходе. Старшая сестра сообщила, что к майору никого не пускают, а даже если б и пускали, он все равно не может говорить. "Он очень плох; к сожалению, это так, сэр. Никаких посетителей - даже ближайшим родственникам нельзя".
Шон зашел в ванную побриться. Синяк за ночь стал черно-зеленым, расползся по правой щеке до уголка глаза. Нос распух, один зуб шатался. Он припудрил синяк тальком, чтобы скрыть его, но получилось только хуже.
Бреясь, Шон машинально смотрел в окно - собственно, даже не смотрел, а пытался обдумать, что делать дальше, как бы майор хотел, чтобы он поступил. На другой стороне улицы какой-то мужчина, прислонившись к стене, читал газету. Десять минут назад он тоже стоял там. До того, как Шон позвонил в больницу. Что же в этом странного? Хорошая погода, почему бы не почитать газету на воздухе? Но Шон не мог припомнить, чтобы кто-то в другой погожий день стоял на этом месте и читал газету. Тротуар там совсем узкий. А в ста метрах есть сквер, где растут деревья и трава и стоят скамейки.
Шон затянул узел галстука, спустился по лестнице и, выйдя на улицу, повернул направо, в противоположную от сквера сторону. Дойдя до ближайшего угла, он обернулся. Мужчина медленно шел по другой стороне улицы, держа газету под мышкой, разглядывая то витрины магазинов, то небеса с видом человека, которому надо убить время. Шон зашел в угловую аптеку. Мужчина по другой стороне улицы прошел дальше, мимо нескольких магазинчиков, уставился на витрину магазина игрушек, вытянул губы, будто насвистывая мелодию, и пошел обратно.
- Что вам угодно? - спросила девушка за прилавком.
Шон дотронулся до синяка на щеке:
- Сделайте меня снова красивым.
Когда Шон бывал в Лондоне, он всегда покупал здесь бритвенные лезвия и зубную пасту и уже не один месяц слегка флиртовал с продавщицей. Раза два он даже думал заняться всерьез этой стройной смуглой итальянкой с томными глазами и прохладными красивыми руками. Быстрыми профессиональными движениями она размазала ему по щеке грим и принялась растирать, с явно не профессиональной лаской.
- Надо быть поосторожней, - прошептала итальянка. От нее пахло дюжиной разных духов, которыми она изо дня в день капала себе на руку, чтобы клиентки могли понюхать. Шон подумал, что он не возражает быть поосторожнее. Никколо прав. Он слишком много думает, так дело не пойдет.
- А вы будете со мной поосторожнее?
- Не будьте таким, - сказала она и мягко шлепнула его по здоровой щеке.
Мужчина на другой стороне улицы снова читал газету, но держал ее так, чтобы видеть поверх нее.
- Можно отсюда выйти через черный ход? - спросил Шон. Девушка с удивлением посмотрела на него. - Я должен вон тому человеку деньги, а отдавать не хочу. По крайней мере сегодня. - Он кивнул в сторону стеклянной двери, сквозь которую был виден "читатель". - Ну так как?
Она вздохнула, закончила гримировать его, оглядела свою работу, показала Шону в маленькое зеркальце результат.
- Думаю, что да. Но долги надо отдавать. Вам этого не говорили?
- Говорили, - сказал Шон. - И я отдам. Но можно пока этого не делать?
Она снова вздохнула, посмотрела, нет ли еще клиентов, провела Шона через матового стекла дверь за прилавком, потом через расфасовочную в маленький дворик. Сюда выходили задние стены больших домов.
- Идите по этому проходу и выйдете на Веррекер-стрит, - сказала итальянка.
Шон поймал ее руку.
- Если он зайдет к вам и спросит, куда я делся, скажите: давным-давно ушел через входную дверь. Вы обо мне ничего не знаете.
- Так оно и есть, - заметила итальянка.
Шон с деланной галантностью поднес к губам ее руку и поцеловал в ладонь. Когда он оглянулся в подворотне, она смотрела ему вслед. Сначала ему стало стыдно. А потом приятно. Ничего плохого не будет, если он напишет Никколо. Просто так - напомнит о себе.
Пройдя половину Веррекер-стрит, он поймал такси. За ним никто не следил. Шон расплатился с водителем у Ланкастер-гейт и доехал на метро до Пикадилли-сёркус. "Мидлэнд телевижн" помещалась в здании, похожем на ацтекский храм, недалеко от Сохо-сквер, в пяти минутах ходьбы от Пикадилли-сёркус. В просторном вестибюле стол дежурной напоминал плот посреди мраморного моря.
Крашеная блондинка с явно подтянутым лицом полностью завладела дежурной, пытаясь познакомить ее с почти двухметровой змеей, обвившей хозяйке шею наподобие шарфа.
- Влез прямо в ватер, у бедняжки один хвост торчит из клозета. Думала, никогда его оттуда не вытащу. Тото, дорогой, это был кошмар! Мамусина дорогуля чуть не утонул, ласковый мой! А этот сукин сын сантехник по телефону еще говорит: "Да спустите вы его!"
- Извините, - сказал Шон.
Змея по мамусиной груди сползла на стол, стала тереться о бювар. Вид у дежурной был крайне несчастный. Шон попытался объяснить ей, что ему нужно, но внимание ее приковала змея. Позолоченные бронзовые двери центрального лифта открылись - вышли пятеро молодых людей. Волосы их спутанными космами ниспадали на малиновые бархатные камзолы, которые, по мнению некоего гения с Карнейби-стрит*, были сшиты по моде восемнадцатого века: широченные закругленные лацканы, огромные золотые пуговицы, широкие голубые ленты ордена Подвязки, пересекавшие кружевные жабо рубашек. Черные шелковые штаны до колен и туфли с золотыми пряжками дополняли впечатление - ни дать ни взять костюмы времен Регентства. Только жесткость двадцатого века, читавшаяся на лицах пятерки, не вязалась с их одеждой.