В своей маляве Толик Рваный известил Архипа о том, что хочет встретиться и побазарить с резинщиком.
— Жди гостей, — сказал Архип Константину, прочитав маляву.
Однако до встречи с Толиком Рваным в жизни Константина произошло еще одно событие, далеко не из приятных.
Вечером, когда одни обитатели камеры играли в шашки фигурками, вылепленными из хлебного мякиша, а другие негромко разговаривали между собой, дверь неожиданно распахнулась и на пороге появились несколько человек в зеленой униформе.
Первым вошел невысокий коренастый прапорщик с грубым, словно высеченным топором лицом. Широко расставив ноги, он остановился посреди камеры и многозначительно похлопал по руке резиновой дубинкой.
— Всем встать!
В камере мгновенно воцарилась тишина. Сидельцы были вынуждены оторваться от своих занятий и выполнить команду прапорщика. Архип успел шепнуть на ухо Константину:
— Шмон.
Прапорщик, до слуха которого донесся посторонний звук, тут же заорал:
— Молчать! Разговоры прекратить! В коридор по одному!
Пришлось подчиниться и выйти, заложив руки за спину.
— Лицом к стене!
В коридоре находилось человек десять в такой же зеленой униформе, но с погонами сержантов и рядовых. После того как заключенные выстроились у стены, прапорщик скомандовал:
— Произвести обыск!
Группа разделилась. Несколько человек вошли в камеру и стали перетряхивать ее с потолка до пола. Оставшиеся в коридоре шмонали заключенных: выворачивали карманы, ощупывали одежду, заставили снять ботинки и даже носки. Тех, кто, по мнению шмональщиков, слишком медленно выполнял команды, награждали увесистыми тычками под ребра и по ногам. Если не считать ставшей уже привычный грубости, шмон проходил спокойно.
Камера, в которой сидел Панфилов, была бедной — ни денег, ни чая, ни игральных карт найти не удалось. Под досками настила обнаружились лишь несколько спичек. Об этом и крикнул из камеры один из солдат.
Прапорщик, остававшийся все это время в коридоре, был явно недоволен результатами обыска.
— Что, радуетесь? — с искренней злобой сказал он, обращаясь к заключенным. — Напрасно.
У Архипа нашли огрызок, карандаша. Прапорщик тут же стал придираться.
— Это что такое? У вас, оказывается, писатель есть?
— Карандаш не запрещено иметь, гражданин начальник, — глухо произнес Архип, при этом он чуть отвернул голову от стены.
— А ну-ка заткнись, шелупонь! — заорал «кусок». — Щас как шваркну по репе, мозги по стенке растекутся!
Архип затих, не желая получить удар дубинкой по голове. Молчали и остальные. Кому же охота связываться с дураком?
Панфилову тоже врезали пару раз по почкам, но не так чтобы слишком сильно. Прапорщик, явно испытывавший зуд в руках, то и дело покрикивал на подчиненных. Те, по его мнению, не проявляли должного рвения.
— За толканом ищите.
— Нет там ничего, товарищ прапорщик. Уже два раза смотрели.
— А в бачке?
— Смотрели, товарищ прапорщик.
— Сержант, смотри в толкане.
— Как смотреть?
— Руку туда засунь, урод. Первый день замужем, что ли? Всему вас учить надо!
Боец, закатав рукава гимнастерки до локтя, засунул ладонь в отверстие унитаза и принялся шарить там пальцами. Наконец после безуспешных поисков он вытащил руку и принялся брезгливо стряхивать воду.
— Ничего нет, товарищ прапорщик.
— Плохо ищете, сукины дети. Должно что-нибудь быть. Всех на уши поставлю!
Помахивая дубинкой, прапорщик подошел к Панфилову и остановился у него за спиной. Его внимание привлекла перевязанная грязным бинтом рука заключенного. Ничуть не стесняясь, он ткнул Константина кончиком дубинки в предплечье.
— Это что?
— Бинт.
— Я вижу, что бинт! — нервно заорал прапорщик. — Что под ним?
Константину так и хотелось сказать: «Анаша», но он удержался и промолчал. Это молчание привело прапорщика в еще большую ярость.
— Что под бинтом? — завопил он.
— Ожог, — односложно ответил Панфилов.
— Костры в камере разводил, что ли?
Так и не дождавшись ответа, прапорщик саданул дубинкой в плечо Панфилова, после чего потерял к обитателю камеры всякий интерес. Тем временем шмон закончился.
— Собрать барахло и по нарам! — скомандовал прапорщик. — После отбоя ни звука!
Заключенные понуро потащились в растерзанную Индию. Когда дверь за шмоналыциками захлопнулась, Архип сказал
Констатину:
— Хорошо отделались, такое редко бывает. Обычно они всегда что-нибудь находят — стиры, индюшку, даже шарабашки[1] забирают. А если не находят, то подкинут что-нибудь.
— Зачем? — спросил Панфилов.
— Так, для порядка, отмесить кого-нибудь, в аквариум посадить. Да мало ли.
— Что же, они нас пожалели?
— Наверное, у «куска» хорошее настроение.
— Ну да, — ухмыльнулся Константин, потирая плечо, по которому прошлась резиновая дубинка прапорщика.
— Если бы у него было плохое настроение, — рассудительно сказал Архип, — нас бы сейчас в вольер босиком на снег вывели.
Вольером здесь было принято называть маленький внутренний дворик, предназначенный для прогулок заключенных.
В камере навели порядок, собрали разбросанные по всем углам вещи, поправили нары.
Из коридора доносился шум — шмонали соседние камеры. Наконец все утихло и
заключенные Индии отправились на боковую.
Кое-кто уже храпел, когда в коридоре опять послышались шаги. Константин, лежавший на спине, приподнял голову.
Неужели опять шмон?
В дверь вставили ключ, со скрипом провернули. На пороге в сопровождении конвоира стоял человек невысокого роста в подогнанной по фигуре шаронке с редкими седыми волосами на непокрытой голове.
В отличие от других обитателей СИЗО, которые ходили по тюрьме, заложив руки за спину, он держал одну ладонь в кармане.
Константин успел заметить, что в коридоре мелькнула еще одна фигура в темной зековской униформе. Но при тусклом свете ему не удалось разглядеть, кто это. Гость обернулся вполоборота и едва заметно кивнул.
Конвоир тут же наклонился к нему и, услышав несколько слов, тоже кивнул. Дверь за гостем тихо закрылась.
Несколько мгновений он стоял на пороге, разглядывая заключенных при тусклом свете лампочки под потолком. Ночью лампочка должна быть всегда включена.
В камере, конечно, никто не спал. Все настороженно смотрели на гостя, который, в свою очередь, спокойно разглядывал их лица.
Архип толкнул Константина в бок.
— Толик Рваный, — прошептал он, — к тебе пришел.
Взгляды Панфилова и вора встретились. Толик Рваный тут же шагнул навстречу Константину. Помня об авторитете гостя, Панфилов тут же спустил ноги с нар и поднялся. Это произвело впечатление на вора, который неспешной походкой прошел через камеру и остановился перед Панфиловым.
Единственным из обитателей камеры, кто почтил вставанием приход вора, кроме Константина Панфилова, был Архип. Остальные даже не знали, кто удостоил их своим вниманием. При других обстоятельствах это могло стоить им дорого. Но у Рваного была другая цель.
Жестом руки он показал Архипу, что нужно освободить дальние угловые нары для разговора. Спустя несколько мгновений пожелание было выполнено, и Рваный первым предложил Константину:
— Присядем.
Голос его звучал негромко, глаза смотрели испытующе. Константину в первое мгновение стало не по себе. Но постепенно он привык.
Давно ему не приходилось видеть таких проницательных умных глаз. В них был и глубокий житейский опыт, и знание людей, и философское отношение к жизни, какая-то грустная мудрость. Казалось, этот человек просвечивает своего собеседника насквозь, как рентгеном.
— Знаешь, кто я?
— Знаю.
— Откуда?
— Рассказывали.
Вор тут же глянул на Архипа и чуть заметно улыбнулся. Когда он отворачивался, Константин смог разглядеть разорванную мочку уха своего гостя.