Зима, как ни крути, время почти что взаправдашнего волшебства.
Огоньки, подарки, добрый дедушка в длинной шубе.
В детстве.
А повзрослев, начинаешь примечать и чернющую грязь у дорожных обочин, и дохлых синичек, скопытившихся от отравы, заботливо подсунутой местной собачьей стае, и то, что нос у доброго дедушки опухший и красный вовсе не от холода.
Но, несмотря на все это прозаическое дерьмо, иногда так и веет старой сказкой.
Например, когда снег вечерами идет.
Хлопьями кружится, неторопливо опускается вниз.
Завораживающе и абсолютно бесшумно.
Сугробы все растут, и белого становится больше.
Хотя, казалось бы, куда уже?
Самое начало января. В городе то и дело все еще нет-нет да запустят пару салютов или бабахнут хлопушку, а вот в дачном поселке, где у жнецовских родителей, как оказалось, есть не только традиционные шесть соток под картошку, но и благоустроенный двухэтажный дом, и абсолютная тишина.
Такая плотная, что кажется, будто бы все наши вопли затираются, не достигнув даже высокого новенького забора.
А снег идет… c утра и до самого позднего вечера, когда все сидят во дворе вокруг разведенного в старом мангале огня и пытаются поджарить нанизанные на шампуры зефирки.
Не традиционную пастилу, которой, разумеется, не оказалось в почти что сельском магазине, гордо величающем себя мини-маркетом, а самый что ни на есть обыкновенный белобокий зефир, который эту затею вовсе не оценил и поэтому лишь угрожающе шипит, сворачиваясь в нечто малоаппетитное. Но я все еще не теряю надежды; тем более, что у огня можно неплохо погреть пальцы. Пальцы, в которые все норовят запихнуть глиняную кружку, до краев полную самопального кисловатого глинтвейна, в который девчонки бухнули столько корицы, что нос чешется.
Отказываюсь в который раз, и Снежка кривит рот, а я, дождавшись, пока она отвернется к своей Ленке, бесшумно передразниваю ее.
Саня, сидящий тут же, в полуметре на предназначенной для колки дров чурке, тихонько посмеивается и толкает мое колено своим.
Саня, который ни с того ни с сего подался в футбольную команду в начале семестра и теперь вечно покрыт ссадинами. То колени, то лицо. Плюс тренажерка в нагрузку. Помешались они все на ней, что ли?
Впрочем, это, скорее, я чего-то не понимаю. Вполне доволен своими руками-палочками и более чем невпечатляющей грудью.
Закатываю глаза и возвращаюсь к несчастной зефирке. Подумав, пробую ее оплавившийся почерневший бок языком и тут же отдергиваю руку подальше.
Слишком горячая, зараза.
– Да выкинь ты уже это дерьмо. – Ленка, вынесшая из дома одеяло и натянувшая его прямо поверх пуховика, выглядит весьма довольной, несмотря на покрасневший нос. Ленка, которая изначально была крайне скептично настроена насчет моих вкусовых изысканий.
– Ты ничего не понимаешь в кулинарии, женщина… – бурчу себе под нос, чтобы она наверняка не услышала, и, дернув головой, скидываю капюшон. На волосы и челку тут же начинают налипать снежинки. Невесомые и совсем не холодные. На свету так и вовсе кажутся почти нереально идеальными.
Невольно залипаю, засмотревшись на массивный навесной фонарь, и вздрагиваю всем телом, когда скинутый капюшон возвращается на мою голову, еще и с увесистым таким подзатыльником.
– Не смей морозить мою голову! Схватишь менингит, а мне потом придется туфли под костюм надевать, а я ненавижу чертовы туфли!
Замираю на мгновение, скривившись, а после медленно отплевываю забившуюся даже в рот опушку. Ноздри щекочет, и неудержимо хочется чихнуть.
– Менингит – это инфекционное заболевание, идиот. И при чем тут туфли? – цежу сквозь стиснутые зубы и от неожиданности разжимаю пальцы. Треклятый зефир летит в мангал прямо с шампуром, а я, неуклюже замахав руками, заваливаюсь назад, подчинившись с силой дернувшими мой стул назад пальцам.
Но упасть не позволяет, удерживает и, нагнувшись сверху, ехидно выдыхает вместе с сигаретным дымом:
– Разве кроссы уместны на похоронах?
– Ой, да иди ты! Придурок!
Бестолково машу руками, и он лишь чудом умудряется не выронить сигарету. Усиленно кивает и, затянувшись, зажимает ее между пальцами. В опасной близости от рукава моего пуховика, между прочим.
– Каюсь, придурок, а ты – умный.
– Умнее некоторых.
– Наверное, именно поэтому, чтобы выпросить мои конспекты за прошлый год, ты решил поработать головой, а не…
Делаю страшные глаза и, выгнувшись, ладонью затыкаю его рот.
Смеется сквозь мои пальцы и, буркнув что-то, смутно смахивающее на ругательство, так же резко усаживает меня обратно, возвращая шаткому стулу первоначальное положение.
– А не просто отобрать их. О чем ты только думаешь, Кирилл? – В шутливом ужасе прикладывает ладонь к скуле и уворачивается от почти что долетевшей до его плеча толстой щепки. Грозит мне пальцем и, пятясь, исчезает из зоны видимости, обогнув маленькую котельную, пристроенную к дому. И, разумеется, сам без шапки, в расстегнутой тонкой куртке и неизменных кроссах.
Кто еще заболеет первый?
Кто еще… Хотя вопрос определенно бессмысленный и глупый. Это же Жнецов, которому все нипочем. Который не мерзнет, не страдает похмельем и вообще ничего «не». Жнецов, с которым мы с самой середины декабря никак не можем заныкаться в какой-нибудь темный угол и немного побыть наедине. Жнецов, у которого есть своя комната, кстати, и, я очень надеюсь, нескрипучая кровать. Впрочем, я, кажется, уже согласен даже на пол. Или в той самой котельной, рискуя ошпарить зад.
Согласен не столько на потрахаться, сколько утолить свой тактильный голод и трогать-гладить, опять трогать. Обнимать, цепляться ногами за пояс, целовать, задирать футболку, и… Только тактильный голод, да, Кирилл, продолжай себя обманывать.
Перевожу помутневший взгляд на вернувшуюся из дома Снежку. Они с Ленкой вроде как делят один шезлонг, одно одеяло и один пивной стакан на пол-литра, наполненный не то все тем же глинтвейном, не то просто прихваченным из города винищем.
Запах дыма перебивает даже чертову корицу, и в потемках по цвету пойла сразу и не угадать.
Снежка, Саня, Ленка, занятый за домом невесть какой херней на пару со Жнецовым Диман… Кажется, что минимум с тремя из них я живу, и не просто в общаге, а на двух квадратных метрах. И не сказать, что устал или вроде того, но странновато немного. И на каникулах, и в универе постоянно видеть одни и те же лица.
Через год или два срастемся совсем.
Впрочем – замечаю краем глаза мелькнувшую красную куртку Влада – не сказать, что я был бы особо против.
Не был против вообще.
Оставшаяся часть нашей маленькой компании присоединяется чуть погодя, как раз когда Снежка делает контрольный звонок матери и доверительным шепотом сообщает, что мы вообще-то уже ложимся спать и, да, Лена будет спать с ней.
Лена, не Влад.
Точно не Влад.
Владу она спихнет Кирилла.
Ха-ха, как смешно. Давай, юморни еще, что вы решили не трахаться до свадьбы, а чтобы он вытерпел, ты подарила ему меня. И все ок, не переживай, мам, моя честь не будет запятнана – Кир отработает за двоих.
Пялюсь на нее исподлобья, натянув капюшон пуховика по самые брови, старательно излучая лучи сарказма.
Так старательно, что этот бы энтузиазм да в нужное русло. Ни одной пересдачи бы не было. Да что там пересдачи – у меня бы ни одного экзамена не было, сплошь одни автоматы, но… Я это я, увы.
Снежка скидывает вызов, тщательно проверяет, действительно ли отключилась, и только после этого поворачивается ко мне.
– Какие-то проблемы?
– Нет-нет-нет… Продолжай и дальше говорить маме, что я сплю вместе со своим парнем. Можешь в следующий раз уточнить, что у него в комнате узкая полуторка и спит он прямо на мне.
Ленка заливисто смеется, а Снега тянется за их импровизированным бокалом. Делает глоток и пожимает плечами.
– Для мамы – это мой парень, так что не попси тут. И вообще, застегни куртку, я не хочу тебя лечить.