— И прекрати юлить и уходить от темы. Ты ведешь себя точно так же, как тот журналист, с которым я говорил по телефону. И при этом заявляешь, что среди вас не все такие. А я вижу, что это типичная ваша тактика при неудобных разговорах. Не стоит переубеждать меня, Алеша. Ты сама знаешь, что я прав. Как прав и в оценке твоих друзей, большинство из которых от глупости и безделья играют в сумасшедших. А некоторые так заигрались, что уже стали ими! Все твое окружение — насплошь больное, как опухоль! И его надо удалить, без лишних слов.
Все еще надеясь, что к завтрашнему дню его категоричность немного утихнет, я снова оставила этот ультиматум без комментариев. Сейчас нужно было сделать то, о чем просил Марк — показать ему эти два злосчастных сообщения (я все еще надеялась, что количество упоминаний о несчастном случае осталось прежним и его не растиражировали местные таблоиды)
К счастью, в этот раз мои ожидания оправдались: лента была забита новостями о небольшом наводнении, очередными политическими обещаниями красноречивых депутатов, информацией об обстановке на Ближнем Востоке, и я на какой-то неуловимый миг едва слышно и облегченно выдохнула. Может быть, «моё» происшествие все же затеряется и потеряет актуальность сред других громких событий национального, а то и международного масштаба?
Марк, склонившись надо мной, продолжал хмуро смотреть в экран, пока не было найдено сообщение, испортившее нам, как я наивно полагала, всего лишь день. Наконец, увидев, текст, он быстро пробежал его глазами и удовлетворенно кивнул головой.
— Я все понял. Этот настырный репортер не соврал. Это действительно сугубо гражданский, светский инцидент. Никаких оснований для судебных тяжб у нас нет, прямой ответственности за происшедшее ты не несешь. Но, Алеша, в плане морали и общественного мнения ситуация довольно паршивая, ты должна это понимать. Официально вменять в вину доведение до самоубийства тебе никто не сможет. В прямой связи с подростками ты не состояла, влияния на них оказать не могла. По сути, речь идет о своевольной трактовке текста, находящегося в общем доступе. Но при желании раздуть скандал у репортеров на руках все карты. Я лично крайне не люблю такие ситуации, неоднозначные в гражданском плане. Потому что их тяжелее всего регулировать. Там, где мерилом выступает не буква закона, а так называемая мораль… — Марк нахмурился, пытаясь сдержать тяжелый вздох. — Трудно делать какие-то прогнозы. Мораль — понятие зыбкое и очень удобное для манипуляций разгоряченной толпой. Оправданное на первый взгляд негодование и самосуд с забиванием камнями разделяет всего один шаг. И ты не можешь знать, будет ли он сделан. И когда именно.
На несколько мгновений между нами снова повисла тишина, пока каждый думал о своем. Я о том, что ситуация чем дальше, тем больше становится похожей на какой-то странный и нервный сон. По лицу Марка было видно, что единственное, что его беспокоит — это моя безопасность, в которой он, привыкший предвидеть худшее, уже начал сомневаться.
Его следующие слова подтвердили мои подозрения:
— Поэтому, пока не станет ясно, во что это выльется, ты находишься дома. Совсем никуда не выходишь без меня. Через десять дней закончится моя сессия, и мы уедем. Перед этим, снова повторяю, без шуток — ты позвонишь на работу и объявишь о своем уходе. Без отработки двух недель, без задержек, не поддаваясь ни на какие уговоры. Документы, вещи, все, что захочешь вернуть, я тебе потом привезу.
— Но Марк… Это похоже на какое-то суматошное бегство! Я хочу хотя бы с коллегами попрощаться, объяснить им, не уходить вот так, резко, в никуда. Я не могу оставить после себя такую память! Все-таки мы вместе несколько лет отработали, это не чужие мне люди.
— Вот по телефону и попрощаешься. И вообще, это уже неважно. Главное — держать тебя подальше, чтобы ты больше не сталкивалась с подобным. Черт, Алеша… — он запнулся, как всегда, когда не на шутку волновался. — Не могу простить себе, что пошел у тебя на поводу! Видишь, к чему привела такая беспечность? О чем я только думал, когда послушал тебя и разрешил жить, как ты хочешь, среди этих богемных идиотов? — от гримасы отвращения, пробежавшей по его лицу, мне снова стало страшно и немного тоскливо.
Теперь я окончательно поняла, что согласилась на все его условия — от растерянности или от желания не заострять конфликт. Вопрос моего увольнения на самом деле был решен и возвращаться к нему ни завтра, ни днем позже не имело смысла. Вновь обсуждать эту тему Марк не будет. Он действительно все сказал.
Чувствовать себя внезапно безработной оказалось смешно и непривычно. Еще вчера я была на вершине мира — журналистом, писательницей, активной и современной, со множеством интересных друзей. И вот сегодня ничего это нет. У меня больше нет работы. Я не молодой, подающий надежды писатель, а автор книги, которая чуть не убила подростков с неокрепшей психикой. С друзьями связи тоже нет, и нахожусь я в полной изоляции — телефон Марк мне отдавать не собирался, из дому выходить запрещено.
Это было бы похоже на тюрьму, если бы Марк так настойчиво не повторял, что всего лишь принимает меры вынужденной безопасности, и ни о каком наказании не может быть и речи. Меня не за что наказывать. Наказывать надо его за халатность, которая привела к таким последствиям. И в ситуации неопределенности лучше перестраховаться, чем не досмотреть, а потом корить себя.
Тем более, он и так корил себя, очень корил. Вскоре мне стало не до мыслей о собственной рассыпающейся, как карточный домик, жизни. Я полностью переключилась на Марка, стараясь его ободрить, развеять навязчивую уверенность в том, что именно он в ответе за все. Копируя его манеру спокойного анализа, я доказывала, что любые его решения и даже самый строгий надзор не смогли бы помешать тому, что случилось. Книга была выпущена в тираж еще до нашей неожиданной встречи, а, значит, могла попасть в руки к экспрессивным читателям каким угодно путем.
— Я и согласен и не согласен с тобой, Алеша, — крепче прижимая меня к себе, перед тем как уснуть, тихо произнес Марк. — Умом я понимаю, что ты права, и голые факты, которым я привык доверять, говорят то же самое. Но, — он сделал небольшую паузу, словно не решаясь высказать свою мысль, а я, желая быть еще ближе, взять на себя съедающее его смятение, поймала ладонь Марка и положила под свою щеку. — С тобой я стал фаталистом, — по слегка изменившейся интонации его голоса, я поняла, что он улыбается. — И я знаю, что любые события, даже те, на которые мы не можем повлиять, неслучайны. Они словно показывают нам, идем ли мы правильной дорогой, или спутали указатели и заблудились. И то, что произошло сегодня, четко дает понять, что мы с тобой зашли не туда. Совсем не туда. Мы неправильно жили все это время, Алеша. Нервотрепка, усталость, эти переезды, перелеты — на них можно наплевать. Но когда случается такое… Нельзя делать вид, что все нормально. Нужно честно принять свои ошибки и менять жизнь, немедленно. Иначе дальше будет только хуже. Потому не пытайся остановить меня, даже если тебе покажется, что я что-то делаю не так. Это раньше я ошибался. Теперь все будет правильно.
Глава 11. Решение
Но, как оказалось на следующее утро, это были далеко все сюрпризы, с которыми нам пришлось столкнуться. Уверенность Марка в том, что с ситуацией можно справиться, разлетелась вдребезги, едва мы увидели утренние новости.
Лента сообщений рябила от ссылок на ежедневную газету, которую Марк специально вышел купить в ближайшем киоске. На первой странице жирными буквами был выведен броский заголовок: «Книги-убийцы: кто виноват и что делать?» Подзаголовок-анонс был не менее обличающим — «Адвокат известной писательницы, чья книга едва не стала орудием убийства, утверждает, что в трагедии виновны сами жертвы и любые претензии к его подзащитной не имеют основания. Остается спросить, если писательница так уверена в своей непричастности, зачем она наняла адвоката? Что это — попытка оправдаться перед собой или устоять перед судом общественности, который подчиняется только одному закону — закону совести? Удастся ли скандальному автору избежать наказания? Или она, все же, извинится перед родителями детей, которых едва не убила?»