Боль отступила. Сознание и тело заново привыкли друг к другу. Кузнец поднес к глазам поковку – в тусклом свете утра казалось, что это незнакомая вещь с неведомым назначением, музейный экспонат, свидетель былых времен. Полоска неба за окном просветлела, напомнив слова шифу: «Жду тебя на рассвете». Шэн Хао завернул нож в лоскут кожи и сунул за пазуху.
Он шел по улицам просыпающегося города, сперва вдоль Янцзы, вдыхая осеннюю сырость; рыбаки у парапета набережной проверяли ловушки на крабов и тут же продавали улов хозяевам рыбных ресторанчиков. Потом повернул на юг от реки, пошел вдоль широкой Улолу, его обгоняли спешащие на работу люди, брякали звонки велосипедов, водители грузовиков и автобусов переругивались на перекрестках. Прогрохотал по мосту поезд, сбрасывая скорость перед вокзалом, показались каменные львы шицзы у входа в даосскую обитель Долгой Весны Чанчуньгуань. Шэн Хао подышал на озябшие руки и стукнул привратнику в окошечко. Его пустили.
По боковой тропинке вдоль глухой стены кузнец обошел храмы и поднялся на самый верх холма, к монашеским кельям. Шифу нашелся сразу, словно неотлучно ждал, молча провел к себе, усадил на каменный табурет у окна, принял нож.
– Управился за три дня, скоро. И – с днем рождения! – Даос рассматривал нож, то поднося близко к прищуренным глазам, то отдаляя на вытянутую руку. – Совсем большой Мастер стал!
– Шифу, а отчего со мной так было? Зачем это? – Звук собственного голоса окончательно вернул Шэн Хао в привычный мир. Хотелось рассказать пережитое, но не было подходящих слов, он только посмотрел в глаза даосa и сглотнул пересохшим горлом.
– Был ли ты одинок, пока ковал? Стремление справиться с тоской, желание обнажить душу и понять ее двигали тобой. Этот нож старше, чем моя обитель, а может даже, старше, чем город. Нож ломается раз в шестьдесят лет, но не раньше, чем вырастет мастер, способный его починить. Перерождаются оба, и нельзя предугадать, какими покинут кузню. Бывает, металл ведет кузнеца, владеет им, бывает, кузнец держит металл в своей власти, и ясно, кто взял верх, стоит только глянуть на исцеленный нож. Воля неба проходит через сердце мастера, но скольким из них не хватит отпущенных лет, чтобы постичь свое сердце. Бывшие во власти металла потом всю жизнь следуют его желаниям, любой гвоздь выходит из их рук таким, каким сам захочет, случается, что и не гвоздем даже, а женской шпилькой. Те, кто подчинил металл, до конца своих дней искусно укрощают его в каждой вещи, но затейливая эта красота недолговечна, лишь столько прослужит, насколько хватит власти кузнеца. Я немало прожил, в третий раз вижу обновление ножа, но впервые не могу разгадать ваших уз. Придется тебе самому.
– И что же мне следует? – Шэн Хао осторожно, словно впервые касаясь, взял нож из рук шифу.
– Оставайся у меня. Делай что хочешь, может, приглядитесь друг к другу.
Даос пошел вниз к храмам, как всегда, легкой, чуть пританцовывающей походкой.
Юноша присел на пороге. Сквозь листву проглянуло солнце, впервые за несколько недель, заиграло нa тонком лезвии. Шэн Хао невольно залюбовался его совершенством, словно не имел к этому никакого отношения. И вдруг его настиг поток искрящейся радости, словно встретился с закадычным другом тегэмэр, таким, о каком всегда мечтал, но так и не смог обрести за недолгие шестнадцать лет. Нож откликнулся теми же чувствами, но глубже, мудрее. Связь возникла, стала крепнуть. Они взахлеб, на равных делились друг с другом и принимали отданное. Многомудрый нож, истосковавшийся за века по брату, преданному и открытому, впервые готовый не покоряться и не главенствовать, а быть рядом, пел в руках юноши. Он и не заметил, как вошел в комнату и стал резать твердую, гладкую от времени столешницу железного дерева тему, покрывая ее замысловатыми узорами, знакомыми и неизвестными стихами, бабушкиными сказками. О! Шэн Хао понял наконец, по какой дороге должен был пойти пастушок Ляо, – он должен пасти не барашков, а себя: очищать и совершенствовать сердце, волю и дух, обострять и возвышать пять чувств – и тогда все на свете стада стали бы его стадами.
Даос Персиковое Дерево уже час стоял на пороге кельи с миской вареной чумизы в руках – столешница расцветала все новыми и новыми картинами – отголосками разговора двоих, не замечавших его, да и ничего вокруг. Даос улыбался.