Ошеломленно взирал я на куски истлевшего брезента былой палатки, на ржавую бочку из-под бензина (у них имелись аэросани, подаренные экспедиции лично Андреем Николаевичем Туполевым), на груду полотняных мешочков, из которых на лед высыпался желтый порошок. Это была взрывчатка, с ее помощью исследователи зондировали верхние слои атмосферы, а чувствительные приборы, установленные в нескольких пунктах Арктики и на Большой земле, фиксировали результаты взрывов. Судя по статьям тридцатых годов, Ермолаев и Вёлькен проводили эти наблюдения в верхней части Барьера Сомнений, примерно там, где стоял мой домик. Иными словами, за четверть века их палатка совершила «плавание» вместе с ледником Шокальского на добрых три километра, со средней скоростью сто двадцать метров в год. Следовательно, и мое жилище рано или поздно спустится к Баренцеву морю, если, конечно, не рухнет по пути в злосчастную трещину!
Чудеса, ей-богу: лежу я в палате, ясно вижу перед глазами свой ледник, и вдруг в пейзаж врывается Наташа, а рядом с нею возникает незнакомый мужчина лет пятидесяти, статный, красивый.
— Зинок! — не в силах скрыть возбуждение, кричит моя жена. — Знаешь, кто это? Михаил Михайлович Ермолаев! Он узнал о том, что у нас произошло, и сегодня специально приехал из Ленинграда.
— Друг мой, — вступил в разговор Михаил Михайлович, — позвольте мне так вас называть, запомните, пожалуйста, что отныне у вас в Ленинграде есть близкий и любящий вас человек.
Мы допоздна разговаривали с ним о Новой Земле, о том, что пережили там, каждый в свое время и по-своему. А утолив «первый голод», стали слушать его рассказ о том, что случилось с ним. Об аресте в 1938 году, когда на его глазах уничтожили готовую докторскую диссертацию под названием «Оледенение Новой Земли»[1], о тюрьмах, лагерях и ссылке, о небытии продолжительностью восемнадцать лет, о его жене Марии Эммануиловне и трех детях, успевших за те нескончаемые годы сделаться взрослыми, о его старшей сестре Елене Михайловне, принявшей великие муки после ареста и расстрела мужа, знаменитого полярного исследователя Рудольфа Лазаревича Самойловича.
Я подробно рассказал ему о находке остатков его лагеря, на Барьере Сомнений и, естественно, спросил, откуда взялось это название. Все оказалось в высшей степени буднично: люди Ермолаева сомневались, смогут ли их аэросани проскочить на вершину ледопада через лабиринт опасных трещин. На тех санях, между прочим, экспедиция раскатывала по всему ледниковому покрову Северного острова Новой Земли.
Ту ночь я спал сном счастливого человека. И весь следующий день был, к изумлению докторов и даже Наташи, оживлен и благостен. Мне было настолько хорошо и радостно, что я ни к кому не приставал, никого не задевал саркастическими репликами. Но уже на третий день снова впал в тревогу, во всей полноте вернулось стойкое ощущение непоправимого горя.
Мы с Михаилом Фокиным договорились, что я проведу на Барьере июль, август и сентябрь, чтобы засечь нарастание льда на поверхности, измерить толщину стаявшего льда и молодого снежного покрова, основы устойчивого питания любого ледника. Но числа десятого сентября домик стал содрогаться под ударами штормового ветра, завалился флюгерный столб, следом — радиомачта, опрокинулась метеобудка, и все находившиеся в ней приборы вдребезги разбились. Домик, уже утонувший в трещине вместе с просевшим снежным блоком, не разбило, но перекосило, заклинило дверь. Схватив карабин и револьвер, сунув в рюкзак кипу таблиц и журналов с результатами наблюдений, я дунул вниз по леднику, благо ветер был попутный, и часа через четыре уже входил в кают-компанию зимовки.
Встретили меня сердечно и единодушно одобрили мое бегство с ледника. Наташа с сияющей улыбкой вручила радиограмму, в которой сообщалось, что в 1957 году в связи с начинающимся Международным Геофизическим Годом в Русской Гавани будут развернуты крупные научные работы по изучению оледенения Новой Земли силами Академии Наук и ГУСМП. Нам предлагают продлить зимовку еще на один-два года. Мог ли я возражать?!
У нас тем временем происходили события любопытные, завораживающие и грозные. Как-то утром на рейде бухты возник силуэт безымянного минного тральщика с трехзначным номером на носу. Шлюпка доставила на берег лейтенанта и матроса, и корабль был таков. Наш начальник понятия не имел о цели их прибытия, однако все быстро выяснилось: на Новой Земле разворачивались ядерные испытания, и эти двое были то ли первыми ласточками, то ли зловещими буревестниками.
1
После этого, по признанию Михаила Михайловича, ему навсегда расхотелось заниматься гляциологией, и в 60-х годах он защитил диссертацию на соискание докторской степени по геологии. А разрозненные листы из той гляциологической диссертации, чудом уцелевшие, он передал бывшему ученику и аспиранту Петру Александровичу Шумскому, ставшему видным профессором-гляциологом, и тот включил их в свою книгу «Оледенение Советской Арктики» в главу о Новой Земле.