С КНП командира полка, как отметит Александр Захарович Лебединцев, открывалась панорама почти всего Букринского плацдарма: «Справа от КНП возвышалась самая высокая точка с отметкой 244.5. Ее пока еще удерживали немцы, но Ламко вел бой за захват этой высоты с тригонометрическим пунктом. Нанеся на карту точное положение КНП и положение противника, мы переместились в батальон. Своего друга я нашел в верховье того самого огромного оврага, который отсюда брал свое начало. Комбат обедал и ужинал одновременно и пригласил меня к котелку с рыбой из того же водоема, только с батальонной кухни, предложив мне “для храбрости” спиртика в кружке, в которой плавало и пшено. Разводить было нечем, и я выпил со всеми градусами. Мы располагались на восточных скатах высоты, а немцы с западных вели обстрел минами через высоту и я, впервые за всю войну, мог наблюдать мгновенное падение и взрыв мин на поверхности земли. Позже мне такое не приходилось наблюдать до самого конца войны. (Вылеты мин из ствола видел много раз, как и полет реактивных снарядов из катюш и установок “БМ-31”.)
Той ночью батальон овладел вершиной высоты. 26 сентября он весь день вел бой за Колесище и высоту 209.7, продвинувшись на несколько километров в южном направлении. 27 сентября батальон атакует высоту 209.7, но противник оказывает упорное сопротивление огнем артиллерии и ударами авиации. За день боя 20 человек убитых и раненых. Недостаток боеприпасов в ротах и батареях. Очень сильным обстрелам и бомбежкам подвергается наша переправа. На следующий день продвинуться не удалось ввиду сильного вражеского огня. Разведка отмечает сосредоточение вражеской пехоты и танков.
В ночь с 28 на 29 сентября по приказу свыше происходила перегруппировка войск. Наш полк, передав свой участок, должен был до рассвета принять другой от 337-й стрелковой дивизии. Эту ночь я провел в батальоне, так как при передаче и приеме позиций вышестоящие штабы, чтобы перестраховаться, требовали оформлять прием и передачу по акту, с указанием переданных инженерных сооружений. Это была практически невыполнимая задача в ночное время и в весьма короткие сроки. Но у нас всегда и все было на пределе человеческих возможностей. Ершов в этом отношении был просто деспотом, требуя акты и схемы не от батальонов, а лично от меня. До рассвета батальон успел только занять чужие окопы, ничего не зная ни о соседях, ни о противнике. Перед рассветом я вернулся в наш штаб. Все спали, кроме дежурного. Я попросил его доложить Ершову о моем возвращении и мгновенно уснул в одной из промоин.
В моем боевом донесении, сохранившемся в архиве, не были указаны часы, когда именно началась вражеская артиллерийская подготовка. Видимо, через несколько минут после того, как я уснул мертвецким сном, я услышал сплошной грохот разрывов снарядов и мин. Земля буквально содрогалась. Зарево разрывов покрыло равномерно всю занимаемую войсками площадь на плацдарме. Такого я с декабря 1941 года еще не переживал. Дежурный бегал, выкрикивая мою фамилию. Я зашел в котлован, прикрытый сверху обычной плащ-палаткой. Ершов с обезумевшими от страха глазами не спросил меня ничего о смене, а сразу заорал: почему нет связи с батальоном и с командиром полка и что творится вокруг?
Доказывать, что я не начальник связи и что не я спал, а он дрыхнул всю ночь, было бесполезным, и я крикнул: “Что еще вам от меня нужно?” Хотя и сам понимал глупость моего вопроса. Но это привело его в чувство, и он спокойнее сказал: “Нужно срочно бежать на КНП к Кузминову и уточнить, где батальон, а по дороге исправить связь”. Я понимал, на что он меня посылает и куда придется идти через сплошной шквал разрывов. И мы пошли по проводу, сращивая перебои провода от разрывов. Вот и верховье большого оврага, поднимаемся на пригорок, где был окопчик КНП. Младший лейтенант связист Оленич вел огонь из ручного пулемета короткими очередями, Кузминов и Бикетов стреляли из карабинов связистов, которые набивали запасные диски к РПД. Увидев меня, Кузминов закричал: “Саша, как ты прорвался через эту стену огня и что вообще сейчас творится?” Телефонист только сообщил о прибытии в штаб, как провод снова перебило разрывом. Со штабом дивизии у командира тоже не было связи, как ее не было, видимо, ни у кого в таком аду. Впереди КНП танконедоступный овраг, откуда были слышны две команды: “форверст” и “фойер”. Но вражеская пехота тоже не лезла под пулеметный огонь. Я доложил о вчерашней смене боевых порядков и о той неразберихе, которая там творилась, что и привело к прорыву нашей обороны, видимо, на три-четыре километра. Командиру еще позавчера нужно было сменить свой КНП, но он почему-то не сделал этого. Ну и часовая артиллерийская обработка всей площади плацдарма позволила врагу вклиниться в наши боевые порядки. Массированность огня противника начала уменьшаться. Уже рассвело, но везде стоял дым и пыль, точно дымовая завеса.