Заблуждения греческих философов многочисленны, и св. Григорий Палама несколько раз перечисляет их в своих произведениях. "Опутанные этой мудростью, преисполненной глупости и безумия...—пишет он,—они оклеветали и Бога, и природу; природе дали они первенство, а Бога этого первенства лишили... они распространили мнение, что имя Божие принадлежит бесам, и были столь далеки от познания существ, предмета их желаний и рвения, что утверждали, будто у неодушевленных существ есть душа и будто они причастны к душе высшей, нежели наша(7), будто у неразумных существ есть разум, так как они могут воспринять в себя человеческую душу...(8) они причисляли к совечным Богу, несотворенным и безначальным вещам не только материю и то, что они называют душой всего мира... но также и сами наши души." Аргументы, которыми пользуется св. Григорий для опровержения эллинских заблуждений, далеко не все одинаково убедительны: например, для доказательства неприемлемости абсолютного значения космологических законов Аристотеля он приводит ветхозаветную космологию и библейские чудеса. Однако эти сомнительные аргументы не являются для него главным[VI]. Действительно, мы видели, что он принципиально признавал свободу научного исследования в области физики, и можем отметить, что в других местах он сам упрекает философов в том, что они не смогли согласиться относительно законов творения, что является классическим доводом святоотеческой традиции в пользу относительности нехристианских философских учений.
Противостояние св. Григория Паламы Платону и неоплатоникам столь же значительно, как и Аристотелю.
Платон. В самом деле, идеализм Платона несовместим с христианской концепцией живого Бога, совершенно свободного в своем творческом действии. "Эти образцы и эти упражнения,—пишет св. Григорий Палама,—существовавшие в мысли [Бога] до действия и не чуждые страсти, не более ли приличны людям, строящим дом и боящимся возможной неудачи из-за недостатка осторожности и предусмотрительности, чем Богу, Чья мысль уже есть действие? И если Его мысль уже есть действие, нужны ли Ему предваряющие ее другие замыслы и образцы? Разве при этом не должны возникнуть идеи идей, и так до бесконечности?" С другой стороны, учитель безмолвия вспоминает богословские построения Платона, в особенности содержащиеся в "Тимее", где некоторые космические силы обоживаются и целая иерархия "бесов" управляет жизнью мира. Этих построений достаточно, чтобы сделать платонизм неприемлемым для христиан, которые не могут принять никакой посредующей сущности между Творцом и тварями и никакого ипостазированного посредника; далее мы увидим, что в своем учении о "энергиях" св. Григорий будет подчеркивать этот момент, чтобы доказать "экзистенциальный" характер Божественных действий, не являющихся ни сущностями, ни ипостасями.
Не щадит учитель безмолвия и созерцание неоплатоников. "Их видения,—утверждает он,—отвращают от истинно божественных вещей... Умный свет, сияющий перед их глазами, не влечет их в светоносное пространство, но обрекает на вечную тьму... Это приманка и страшная ловушка, изобретенная князем тьмы и тщательно отлаженная—чтобы этого не замечали!—так что он может обмануть даже тех, кто обо всем этом знает только по слуху". "Демон погрузил созерцателей в величайшее заблуждение и завлек их учеников, считавших их просвещенными людьми, в свои запутанные сети; теперь он торопится воздействовать при помощи их писаний на тех, кто еще им последует... обманывая красотой слога." Как и христиане первых веков, св. Григорий Палама считает, что языческие божества (da?monej) действительно существовали, но были аггелами сатаны. Именно так он трактует "демона", сопровождавшего Сократа, "дракона", явившегося, по словам Порфирия, в день смерти Плотина, и оракул Аполлона, сообщивший Амелию о прибытии Плотина "на сонмище демонов". Св. Григорий без труда находит у Платона, Гомера и Гесиода другие упоминания о демонах, которые доказывают, по его мнению, сатанинское вдохновение, лежавшее в основе их писаний. Такое отношение к философам античности, разделявшееся многими современниками, особенно в среде монашества, показывает, до какой степени византийцы могли сохранять дух святоотеческой литературы первых веков; совершенно очевидно, что длинные тирады св. Григория о демоническом характере античных произведений повторяют, иногда дословно, тексты христианской полемики против Порфирия и Юлиана Отступника (в особенности, из писаний св. Григория Богослова), относящиеся к эпохе, когда язычество представляло собой реальную опасность для Церкви. Отголоски этой борьбы между восточными христианами и представителями языческого неоплатонизма, продолжавшейся на всем протяжении IV и V веков, доносятся таким образом до позднего византийского средневековья.