112
Утром я смог нормально помочиться. Остались только небольшой отек да слабый зуд. Кровотечение прекратилось. Я сменил повязку, позавтракал и отправился в больницу, однако к полудню почувствовал усталость и вернулся домой вздремнуть.
Во дворе послышался голос сестры, и в голову мне пришла одна мысль. В тот же вечер, вполне оправившись после операции, я предложил Исабель съездить со мной в купальни, которые находились лигах в шести от Сантьяго. Мы оба нуждались в отдыхе. Сестра удивилась и в который раз стала восхищаться моей добротой.
Я сказал, что ни к чему уподобляться дону Кристобалю и тащить с собой обоз добра. Обойдемся малым. Отдохнем, побудем вместе, как брат и сестра. Эти купальни не были похожи на те, что находились в Чукисаке посреди высокого плоскогорья. Они располагались в зеленой долине, вдали голубели горы. Из-под земли бил термальный источник, и испанская чета, жившая поблизости, сдавала гостям комнаты в своей скромной усадьбе. Немногочисленные слуги следили за чистотой бассейнов, убирали комнаты и стряпали.
Я прихватил с собой несколько книг, бумагу и чернила. В душе окончательно созрело решение поговорить с Исабель начистоту. В конце концов, наши отношения не должны держаться на тонких ниточках недомолвок. Обрезание, как и следовало предвидеть, заставило меня забыть об осторожности. Я чувствовал себя уверенным и сильным, точно истинный католик после конфирмации. Надо только найти правильный подход. Однажды вечером, когда мы гуляли в тенистом саду, окружавшем усадьбу, я собрался с духом и заговорил о том, что составляло смысл моей жизни. О вопросе жгучем, точно раскаленный уголь.
— Исабель, наш отец…
Сестра сделала вид, что не расслышала.
— Ты меня слушаешь? Отец…
Она коснулась моей руки.
— Я ничего не хочу о нем знать. Не надо, Франсиско.
— Но ты должна!
Исабель отчаянно замотала головой, однако я не унимался:
— В Лиме мы проводили много времени вместе и говорили об очень важных вещах.
Сестра устремила на меня взгляд, полный боли, и стала невероятно похожа на маму в последние месяцы жизни.
— Отец сказал тебе, что выдал Хуана Хосе Брисуэлу? — презрительно бросила она.
— Выходит, ты тоже знаешь?
— Да кто же не знает!
— Но его пытали, живьем поджаривали. Искалечили ноги, он едва ходил.
— По грехам и наказание.
— Не говори так, ты же не инквизитор.
— Из-за него мы остались одни, из-за него потеряли старшего брата! — Исабель расплакалась. — Из-за него умерла мама.
— Папа ни в чем не виноват. Он столько вынес…
— А кто же, по-твоему, виноват? — Губы ее задрожали, лицо побледнело. — Мы, что ли?
— Главное не в том, кто виноват. — Я протянул сестре платок. — Позволь мне объяснить.
Она громко высморкалась и снова замотала головой.
— Ничего не желаю слушать!
— Мне нужна твоя помощь! — моими устами вдруг заговорил ребенок, жаждущий материнской ласки. — Исабель, от тебя зависит мое будущее. Я так одинок…
Сестра подняла глаза, в которых стояли слезы, погладила меня по плечу и растерянно спросила:
— Одинок? Не может быть! Ты что, поссорился с женой?
— Конечно же нет. Я счастливейший муж и отец, а теперь, когда вы приехали, сбылись все мечты. Но что-то все-таки не дает покоя, жжет огнем… Что-то, что важнее семьи…
Кажется, Исабель начала догадываться и зажала мне рот ладонью. Слезы покатились по щекам.
— Молчи! Господь был милостив к нам. И ты хочешь все пустить прахом теперь, когда жизнь наладилась?
Я поцеловал ей руку.
— Нет, сестренка, не наладилась.
— Почему? Ты заболел? — Она гнала от себя прочь страшную догадку.
Я нахмурился.
— Нет, не заболел…
Мы шли по извилистой тропинке. Тяжелое молчание окутывало нас грозовым облаком. Я должен был заставить сестру очнуться, отринуть страх, принять правду о нашем происхождении. Разорвать паутину предрассудков, опутавших ее душу Однако она ничего не хотела слышать.
— Отца примирили с церковью, но…
— Опять ты за свое! Прекрати!
— …но он не предал своей истинной веры и достоин восхищения.
— Замолчи, ради Бога, замолчи! — Она вскинула руки, словно защищаясь от удара.
— Он жил и умер иудеем!
Исабель заткнула уши.
Я обнял ее.
— Исабель, родная, не отталкивай меня…
Она вся сжалась.
— Чего ты боишься? — Я прижал ее к груди, стал гладить по голове. — Ты же сама все понимаешь.
— Нет! — Она содрогнулась от страха.
— Наш отец был честным человеком. Изуверы сломали ему жизнь.