Заключенный устало опускает голову.
Антонио Кастро дель Кастильо сидит, сцепив пальцы, чтобы удержаться и не всплеснуть руками. Желудок болезненно сжимается. Как этот врач защищает свои ложные убеждения, просто оторопь берет! Судья косится на Гайтана, но тот по-прежнему невозмутим, непроницаем. Всего несколько дней назад старший соратник внушал ему, что настоящий инквизитор должен жалеть лишь о чрезмерной мягкости и никогда — о чрезмерной суровости. Дель Кастильо украдкой потирает живот и читает про себя «Аве Мария».
Заседание окончено.
Ведя Франсиско в камеру, смотритель замечает, что цепь мешает заключенному переставлять ноги, и неожиданно для самого себя решает помочь. Негры изумленно таращат глаза: коротышка-тюремщик вдруг нагибается, подбирает цепь и несет ее, точно шлейф. Никогда, никогда не делал он ничего подобного! Франсиско тоже удивлен, но молчит. Так и идут они по сырым, мрачным коридорам, освещенным кроваво-красным светом факела. Смотритель украдкой поглядывает на узника и совершает неслыханное нарушение: заговаривает с подсудимым.
— Я слышал часть ваших заявлений и, знаете, не могу поверить, — даже в темноте заметно, что тюремщик побледнел.
— Чему же именно?
Смотритель, точно ребенок, потрясенный только что услышанной небылицей, спрашивает:
— Неужели вы своими руками обрезали себе крайнюю плоть?
— Именно так.
Тюремщик присвистывает, недоверчиво и испуганно одновременно.
— До чего же все-таки вы, евреи, кровожадный народ!
Франсиско поднимает руки, истертые кандалами, и подносит их чуть ли не к самому носу смотрителя, но тот ничего не замечает, только качает головой и приговаривает:
— Нет, ну до чего же кровожадный!
121
Подвергшись подобной атаке, инквизиторы приходят к выводу, что Мальдонадо да Сильва — субъект хитрый, дерзкий и до крайности упрямый, наделенный дьявольским умом и владеющий искусством коварной логики. Он не только кичится своими преступлениями против веры, но и судей пытается убедить, а точнее, сбить с пути.
Давить его нещадно, как последнюю козявку, заявляет Гайтан, и судьи послушно кивают. Не потому, что он сменил веру, точно рубашку, а потому, что изрыгает мерзости. И начал делать это давно, развязал войну против святого креста еще в Чили, а то и раньше. Франсиско не знает, что инквизиторы уже допросили негритянку Марию Мартинес. Греховодница, обвиненная в колдовстве, приносит немалую пользу: рассказывая арестантам свою мерзкую историю, она тянет их за язык, а потом вываливает судьям все, что услышала. Откровения, прозвучавшие из уст Мальдонадо да Сильвы в ту первую ночь, уже внесены в дело о его ужасающих преступлениях.
Через сорок дней узника снова приводят в зал суда, чтобы окончательно сформулировать обвинение. Этой безобразной истории пора положить конец.
Но Франсиско только рад. Интересно, чего хотят от него инквизиторы? Он рассказал им всю свою жизнь, доказал верность выбранному пути. Может быть, непреклонная троица начала понимать, что иудейство не несет в себе угрозы? Нет, это вряд ли, говорит себе заключенный. Пока не время. Не следует тешить себя несбыточными надеждами.
Инквизиторы расспрашивают его об иудейской вере. Франсиско полагает, что эта таинственная тема одновременно и пугает их, и вызывает любопытство. Он пускается в объяснения: между иудейством и христианством гораздо больше сходств, нежели противоречий, и, если изучить эти сходства, легче будет принять отличия. Однако судьи прерывают его — их интересуют только противоречия. Например, те догматы христианской веры, которые особенно ненавистны иудеям.