Но уже от первого вопроса волосы у инквизиторов наверняка встанут дыбом: «Чего вы хотите: спасти мою душу или сломить ее? Спасти ее можно любовью и пониманием. А вот сломить… На то и существуют застенки, истязания, презрение и угрозы». Дальше — пуще. «Вы призываете следовать за Христом, но сами уподобляетесь римлянам. Как и они, кичитесь властью, не гнушаетесь насилием и стремитесь уничтожить инакомыслящих. Иисус же был беззащитным, Он ни разу не взял в руки оружия, не приказывал ученикам убивать или пытать. Может быть, чтобы уподобиться Ему, следует отказаться от устрашения и ненависти ко мне и таким как я?»
Франсиско напоминает судьям, что Творец един, что евреи, как и христиане, называют его Отцом. «Иисус обращался к Отцу Небесному, дал людям молитву „Отче наш“. Но дурные христиане, хоть и твердят ее ежедневно, оскорбляют Всевышнего гонениями на тех, кто не желает поклоняться никому, кроме Него. По совести говоря, я куда ближе к Христу, чем вы, потому что, как и Он, молюсь Отцу». Последние строки он подчеркнул жирной чертой.
На виске бьется голубая жилка. Франсиско кладет перо рядом с чернильницей и перечитывает свою отповедь, написанную вызывающим, обличительным тоном, присущим речам пророков. Это может привести к самым плачевным последствиям, но какая разница, если слова идут из глубины сердца. Судьи требуют говорить правду, да он и сам поклялся быть честным… Так что вот вам правда!
Узник пододвигает свечи поближе и вновь берется за дело. Если бы кто-то вошел в душную камеру, то увидел бы не человека, а раскаленное горнило, из которого сочится расплавленная сталь и, стекая с пера на бумагу, превращается в слова. Брови нахмурены, губы приоткрыты, грудь тяжело вздымается, щеки горят. «Инквизиция, выступая в роли карающего ангела, утверждает, будто действует именем Бога. Позвольте спросить: она что, замещает самого Господа? Или считает себя оным? Какое чудовищное заблуждение! Вседержитель один, второго нет и быть не может».
Он сравнивает беззащитность Спасителя со всевластием инквизиции, снова упрекает в лицемерии тех, кто призывает следовать Иисусу, и, забыв о всякой осторожности, добавляет: «Христа изображают измученной, страдающей жертвой вероломных евреев. Но не столько для того, чтобы пробудить в сердцах верующих жалость, сколько ради того, чтобы разжечь в них жажду мщения. Не задумывались ли уважаемые господа богословы, почему инквизиция полагает себя вправе спасать самого Спасителя, мстить за кровь Христа? Позволю себе предположить: оно поступает так потому, что, святотатствуя, ставит себя выше Него».
Франсиско задыхается, откладывает перо. Хрупкий, изнуренный борьбой Давид бросил камень обличения в грозного Голиафа.
125
Пятнадцатого ноября 1627 года Франсиско передает все четыре листа инквизиторам. Те приказывают сделать с них список, читают и приходят в негодование. Вновь призывают ученых мужей и просят подготовить сокрушительную отповедь. Но богословам нужно время на раздумья. И вопросы, и рассуждения нашептал обвиняемому сам дьявол, поэтому на то, чтобы дать на них ответ, уйдет никак не меньше двух месяцев.
— Так и быть, — соглашаются судьи.
Библию, перо и чернильницу у Франсиско отбирают. Благодатное уединение, питавшее мысли, превращается в жуткое, гнетущее одиночество. Как в первые недели после ареста, узник пытается заполнить дни, молясь и воскрешая в памяти любимые книги, а по ночам перестукивается с товарищами по несчастью. В этом деле он набил руку: в подсчетах больше нет нужды, серии быстрых ударов мозг тут же преобразует в буквы. Заключенные знакомятся, рассказывают друг другу о причинах ареста, о своих семьях. В послания вкладывают всю душу, ведь они — глоток свободы в мрачных катакомбах.
По тому, как скрипит дверь, Франсиско научился угадывать, что сейчас произойдет, чем его неотлучные стражи разнообразят удушающее однообразие тюремных будней: принесут ли еду или защелкнут на запястьях и щиколотках кандалы и оденут в хитон, чтобы повести в знакомый до мелочей зал суда — по нескончаемым тоннелям, ступеням, коридорам, через бесчисленные двери. Каждый раз советники принимаются расспрашивать его, пытаясь нащупать брешь в обороне. Один из них, иезуит Андрес Эрнандес, не сводит с обвиняемого внимательного взгляда, в котором сквозит сочувствие. Торжественно входят инквизиторы, поднимаются на помост, крестятся, молятся и усаживаются в кресла. Богословы передают друг другу листы, исписанные убористым почерком, — возмутительное содержание записей приелось им до оскомины. Задавая вопросы, они по очереди встают. Стараются говорить спокойно и подкреплять свои слова выдержками из Писания. Дерзость заключенного потрясла их до глубины души: чтобы переубедить грешника, нужно немало постараться. Обличения жгут огнем, аргументы кажутся несокрушимыми, точно стены заколдованного замка. Взять их приступом будет нелегко.