Франсиско получает книги, бумагу, перо, чернильницу и свечи — сказочное богатство. Он гладит обложки нежно, точно теплые кошачьи спинки, бережно листает страницы и даже не читает, а слышит знакомые тексты. Зловонная, душная камера вдруг наполняется ароматом цветов, шелестом листвы, воздухом раздольных полей. Дни и ночи пролетают незаметно, за четырьмя Евангелиями следуют Деяния и Послания апостолов. К особо любимым фрагментам Франсиско возвращается по нескольку раз, они заставляют сердце учащенно биться, подсказывают свежие мысли. Прочтя Новый Завет от корки до корки, узник берется за сочинения христианских богословов и среди прочих за некую Хронику, в которой дается искаженное толкование пророчества Даниила о семидесяти седьминах. Насытившись чтением, он начинает писать, сосредоточив внимание на двух темах, но делает это. презрев всякую осторожность, точно гладиатор, который врывается на арену с мечом наголо.
Первый вопрос Франсиско сразу ставит ребром: «Сказал апостол Павел: „Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? Никак. Ибо и я Израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа Своего, который Он наперед знал“. Разве инквизиция имеет больше власти, чем сам Создатель? Как может она гнать и уничтожать народ, возлюбленный Господом?»
Рассуждения о толковании пророчеств Даниила — и вовсе удар на поражение: «Если какая-то цитата устраивает вас, вы хватаетесь за нее, вырываете из контекста и трактуете буквально. Но когда что-то противоречит догмам, вы говорите, что это символ, аллегория или метафора, имеющая темный смысл. Раз слово „седьмина“ следует понимать дословно, то такого же подхода надо придерживаться и к некоторым высказываниям Христа о неизбежном конце света». Далее Франсиско цитирует Евангелия от Матфея, от Марка и от Луки и вспоминает слова Иисуса: «„Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все это будет“. Неужто Судный день уже наступил? Разумеется, высказывания Иисуса можно толковать по-разному, поскольку они неизмеримо глубоки, но так же должно относиться и к пророчеству Даниила о семидесяти седьминах. Вы не стараетесь приблизить свою проповедь к смыслу Священного Писания, а напротив, силитесь подтянуть его смысл к проповеди. Иначе говоря, стремитесь ввести паству в заблуждение».
Вскоре у Франсиско отбирают все — и листы, исписанные аккуратным почерком, и книги, и чернильницу, и перо. Трибунал передает записи ученым и через три месяца созывает их для нового диспута. Когда-нибудь этот упрямец капитулирует!
Видно, что заключенный совсем исчах. Он молча выслушивает пространные опровержения. Богословы сокрушают его доводы, не оставляют от них камня на камне. Но Франскиско с трудом встает, гордо выпрямляется и говорит, что вере предков не изменит. Судьи скрежещут зубами от бессильной ярости и спешно покидают зал, чтобы подальше от чужих глаз, у себя в кабинете, дать волю досаде и обменяться взаимными упреками.
Три месяца спустя Франсиско пытается еще раз воспользоваться испытанным приемом. Заседание снова созывают, но перед ним обвиняемому не дают ни книг, ни писчих принадлежностей, ни свечей: нечего зря марать бумагу богохульными измышлениями. Два часа богословы добросовестно демонстрируют свои познания, ораторское искусство и плохо скрытое раздражение. Они изливают на заключенного потоки возвышенных слов. Однако злостного упрямца не трогают их звучные речи. Заседание подходит к концу, узник поднимается, клянется именем Господа Всемогущего, Творца неба и земли и заявляет, что останется верен религии пращуров.
Все последующие просьбы Франсиско встречают категорический отказ: больше никаких диспутов — хватит.
128
Иезуит Андрес Эрнандес умоляет инквизиторов Маньоску и Кастро дель Кастильо позволить ему предпринять последнюю попытку вырвать мятущуюся душу подсудимого из когтей дьявола и вернуть ее Господу.
— Лукавый его не отпустит, — качает головой Маньоска.
— «Наставление инквизиторам» — поистине мудрая книга! — вдруг восклицает иезуит. — Бернар Ги написал ее два столетия назад, но своей ценности она не утратит никогда.
Маньоска скребет подбородок, удивленный столь неожиданным переходом — вот они, иезуитские экивоки!
— Ваше преосвященство, — продолжает Эрнандес, — я недавно перечитал «Наставление» и понял: его автор поддержал бы меня, поскольку утверждает, что инквизитору ни в коем случае нельзя терять самообладание и поддаваться гневу. Разумеется, этот обвиняемый способен вывести из себя кого угодно, но только не трибунал. Также Бернар Ги пишет, что инквизитор должен проявлять гибкость, взвешивать все «за» и «против», обсуждать и анализировать каждую мелочь и, если обстоятельства того требуют, может даже отсрочить или облегчать наказание.