Гость переступал порог, тряся необъятным животом и держа на руках раскормленного кота. В знак абсолютной покорности Альдонса неизменно предлагала гостю откушать. Толстой рукой монах разламывал пирог и, откинув голову назад, чтобы не уронить ни крошки, запихивал кусок в пасть. Потом облизывал пальцы и тут же отхлебывал шоколад: ему нравилось, как вкус сладкого напитка смешивается на языке со вкусом фруктового теста. Щеки у обжоры попеременно раздувались, как будто он полоскал рот. Жуя и глотая, брат Бартоломе тихонько урчал от удовольствия. Его сутана воняла потом, а жирный кот — мочой.
Когда тарелка и чашка пустели, Альдонса вставала, чтобы принести добавки.
— Не будем спешить, — отвечал брат Бартоломе, сдержанно рыгая.
И заводил беседу на свои любимые темы: о еде и о вере. Совершенно забыв, какую нужду терпит семья, он разглагольствовал о мясе, немыслимых соусах, овощах и специях. А Франсиско, сидя на полу, держал ушки на макушке, но делал вид, будто сосредоточенно что-то рисует.
И чего он к ним повадился? Диего как-то сказал: чтобы окончательно обобрать.
— Объесть нас хочет, — негодовала Фелипа.
— Я прихожу лишь затем, чтобы в этом доме вновь не угнездилась ересь, — важно изрек доминиканец, словно угадав, как злословят о нем дети.
Альдонса смотрела на монаха, изо всех сил стараясь не терять надежды и верить каждому слову гостя.
— Дочь моя, неужели ты думаешь, что его арест дался мне легко? — продолжал доминиканец, избегая называть дона Диего по имени. — Неужели полагаешь, будто у меня не разрывалось сердце, когда его отправили в столицу? Я ли не страдал, когда пришлось конфисковать часть вашего имущества? — Он сложил ручищи на круглом животе, откинулся на спинку стула, и тот жалобно заскрипел. — Но я делал все это во имя Христа. Превозмогая душевную боль, поступал как должно, следуя велению совести.
Тут Франсиско незаметно подполз поближе, почти уткнувшись носом в сутану доминиканца, от которой разило так, что мальчика чуть не стошнило. Но он стерпел и притулился рядом с котом. Тот не возражал. Тяжелая рука опустилась Франсиско на голову, толстые пальцы стали мягко перебирать каштановые волосы, наводя дремоту. Теперь понятно, почему котище все время спит. Но мальчик не собирался спать, он только ждал удобного момента, чтобы забросать комиссара вопросами, точно камнями. Ждал, затаившись, как хищный зверек, и слушал разговор о судьбе Фелипы и Исабель.
— Ты понимаешь, дочь моя? — повторял монах. — Для них это лучший выход. Впрочем, как и для тебя, да и для всех.
— Но откуда мне взять деньги на монастырский взнос, святой отец?
— Там видно будет. Главное вот что: ты согласна?
Альдонса в отчаянии сцепила пальцы. Брат Бартоломе наклонился и неучтиво похлопал женщину по колену, левой рукой не переставая перебирать волосы Франсиско. Была в жестах монаха какая-то неуместная доверительность, насторожившая мальчика.
— Помни, девицы в опасности, — проговорил гость. — Их отец находится под следствием инквизиции и…
— А что будет с папой? — спросил Франсиско, отстраняясь и разрывая усыпляющие чары.
Монах замолчал, замер и, кажется, даже дышать перестал. Только глаза удивленно скосились вниз.
— Что будет с папой? — повторил мальчик.
Брат Бартоломе сложил руки на огромном, как гора, животе.
— Потом расскажу. Пока я разговариваю с твоей матерью.
— Но мне…
— Ступай, Франсиско, поиграй, — попросила Альдонса.
— Нет, я хочу знать! — не унимался Франсиско.
— Сейчас не время, — в голосе монаха зазвучали зловещие нотки.
— Ступай же…
Но Франсиско насупился и словно прилип к полу, отказываясь повиноваться.
— Ладно, можешь остаться, только не перебивай, — позволил брат Бартоломе.
Носком башмака он тронул кота. Тот открыл золотистые глаза и одним прыжком вскочил на мягкие, точно подушки, колени. Комиссар принялся гладить любимца, вкладывая в движения всю ласку, на которую только был способен.
— Понимаешь? — продолжал он. — Твои дочери в опасности. Именно в опасности, другого слова и не подберешь. Пусть они добрые католички, пусть твоя кровь чиста, но в крови девиц все-таки есть иудейская зараза. Конечно, ты, как исконная христианка, вне всяких подозрений. А вот о детях, зачатых с ним, этого не скажешь.
— Да где же мне наскрести денег на монастырский взнос? — в отчаянии повторила Альдонса.
— Именно! И тут кроется еще одна опасность — нищета. Что ты можешь дать этим девочкам, если и прокормить их не в состоянии?