— Назовитесь.
Юноша пробормотал свое имя.
— Профессия.
Диего вдруг померещилось, будто монах, точно гигантский шар, медленно поднимается в воздух. Преодолевая головокружение, он заморгал.
— Профессия, — повторил комиссар.
— Не знаю…
— Собственность. Каким добром владеешь?
Диего потупился. Как странно звучит это слово — «добро». «Добрый». «Добро и зло». «Мое добро». Ноги у него подкашивались.
Комиссар начал загибать пальцы на левой руке:
— Деньги?
Диего замотал головой.
— Земли? Серебро? Лошади? Мулы? Рабы? Золото?
Нотариус усердно скрипел пером. Пленник, весь обмотанный веревками, качался, как кипарис на ветру.
Брат Бартоломе сжал наперсный крест и поднес его к самому носу арестованного так, что тот вынужден был поднять на него взгляд.
— Ты иудействовал?
Диего вновь замотал головой. Однако такой ответ не удовлетворил комиссара.
— Иудействовал? Отвечай!
— Нет… нет, — голос юноши дрожал. — Я добрый католик, вы сами знаете. Добрый католик.
Брат Бартоломе опустил крест.
— Так или иначе, — проговорил он, подавляя зевоту, — разбираться будет инквизиция. Тебя отправят в Чили, а оттуда в Лиму.
В мертвой тишине послышался только сдавленный стон Альдонсы. Допрос закончился. Нотариус спешно дописал протокол, стражники уволокли связанного Диего. Фамильяры почетным караулом выстроились вокруг комиссара, подняли свои фонари и удалились.
Остаток ночи мать с детьми провели в терзаниях. Наутро старший сын Нуньеса да Сильвы отправится туда, где находился его отец (или останки отца), а брат Бартоломе снова явится в их дом с ордером, чтобы заново описать имущество семьи закоренелых грешников. И заберет последние жалкие лохмотья.
Франсиско смог заснуть только на рассвете. Мысли путались, лишь один вопрос неотступно крутился у него в голове: «Когда придет мой черед?» Недавно ему исполнилось десять лет.
Снова все повторяется: шаги, грохот засова, скрип ключа в замке, полоса света на полу. Входят стражники.
— Встать!
Узник ослаб, все тело нестерпимо ломит.
Кандалы снимают. На ржавых браслетах остаются клочки его кожи и гнойные струпья. Запястья и щиколотки вдруг кажутся до странности легкими. Но вокруг пояса тут же затягивается веревка. Длинная, толстая, крепкая.
— На выход!
— Куда меня ведут?
— Вперед, я сказал!
Пошатываясь, он идет к двери. Стражники крепко вцепились в руки пленника: не дают упасть и направляют. Они выходят в коридор. Наконец хоть что-то начало происходить.
25
Они исправно посещали церковь. Альдонса шла медленно, виновато потупившись; дочери поддерживали ее под руки. Франсиско же нетерпеливо сновал вокруг: то шел впереди, как проводник, то трусил сзади, точно собачонка. Соседи сторонились их: от семьи так и веяло скорбью и несчастьем. «Такими же одинокими, наверное, чувствовали себя три Марии, когда распяли Христа, — думал мальчик. — Над Иисусом глумились, как над папой и братом. И любящие его тоже терпели издевательства. Люди, которые сейчас от нас отворачиваются, ничуть не лучше злодеев, убивших Его».
Франсиско нравились проповеди главного духовника доминиканской обители, брата Сантьяго де ла Круса: он не старался запугать паству. Не грозил муками ада и не описывал их в мельчайших подробностях, как большинство священников, а рассуждал все больше о любви. Мальчика покорили рассказы падре о добросердечии Христа. Завернув широкие рукава облачения и опершись на деревянные перила, духовник дарил прихожанам минуты радости, а не страха. «Хоть сегодня и не Страстной четверг, когда мы говорим о Тайной Вечере, я все же обращусь к этому великому событию, ибо воспоминание о нем должно присутствовать в любой проповеди. Помните, что, когда Спаситель преклонил колени и омыл ноги своих учеников — даже ноги Иуды Искариота, — Он произнес: „Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга“».
Приводя простые примеры, падре объяснял, что любовь — это не просто слово. «Истинный христианин тот, кто возлюбил ближних. В конце своей земной жизни Иисус открыл нам, зачем явился в этот мир; ибо, только любя друг друга, мы любим Его. Так что уподобление Христу начинается с проявления любви к матери и детям, к нашему брату и к отцу, к прочим родным, к соседям, к беднякам, к праведникам и к грешникам. Перстом своим Христос указует на каждого человека, веля нам возлюбить его». Тут святой отец наставительно поднял палец и произнес: «Поступающий иначе отрицает саму суть великой жертвы Иисуса».