Когда скромный ужин подошел к концу, францисканец всех удивил.
— Мои братья ждали, что я погощу в обители, вычистили и вымыли ее на славу. А я туда сегодня не вернусь. Монастырь надлежит содержать в чистоте всегда, не только к приезду визитатора. Но объяснять им ничего не стану, пусть сами попробуют догадаться.
— А где мы будем спать? — спросил Андрес.
— Ты-то в монастыре. А я предпочел бы провести ночь здесь, если хозяева не возражают.
— Здесь?
— Да, в этом доме. Хочу составить им компанию и выразить таким образом свою искреннюю симпатию.
— Но мы недостойны подобной чести! — воскликнула изумленная Альдонса. — Я велю постелить вам в самой лучшей комнате!
— Ни в коем случае, — монах покачал головой. — Ты что же, выгнать меня собралась? Лучше принесите-ка мне корзину побольше. Я переночую на свежем воздухе, под каким-нибудь деревом.
— Но святой отец…
Франсиско Солано смущенно развел руками:
— Время от времени я позволяю себе роскошь поспать без всяких удобств.
Брату Андресу пришлось откланяться.
Каталина убрала со стола, а Альдонса отправилась за корзиной и принесла целых три, на выбор. Однако францисканец попросил хозяйку покуда оставить их и зажечь новые свечи: ему хочется побеседовать с ней и с детьми. Все боязливо уселись в кружок: несмотря на спокойное дружелюбие Франсиско Солано, никто не забывал, что он — высокое духовное лицо. Неожиданную симпатию святого отца к ним, проклятым и отверженным, можно было объяснить разве что его склонностью к парадоксам.
В темноте запели лягушки, светлячки затеплили свои фонарики. Идиллическую обстановку нарушал лишь надсадный, рвущий душу кашель Альдонсы.
Монах рассказал, как познакомился с отцом семейства в Ла-Риохе, и уважительно называл его по имени: «Лиценциат Диего Нуньес да Сильва». Упомянул и о громком процессе над Антонио Трельесом, которого сначала обвинили в том, что пользовал больных, не имея разрешения, а потом и в иудействе (так окончательно и не доказанном). Лиценциат втридорога заплатил за его столовое серебро, чтобы помочь разоренной семье. «Это говорит о том, — заметил Франсиско Солано, что у дона Диего благородное сердце».
Слова францисканца вызвали у Альдонсы очередной приступ кашля. Она захлебывалась слезами и мокротой, не веря своим ушам: какое великое утешение! Исабель и Фелипа подсели к матери и принялись заботливо утирать ей лицо. А Франсиско почувствовал себя глубоко несчастным: его отца, его замечательного отца отняли у них, пытают сейчас там, в Лиме, а может статься, уже вздернули на виселице.
Франсиско Солано положил свою широкую ладонь на голову женщине. Прошептал молитву и сказал, что не следует терять надежду. И пусть не чувствует себя виноватой в том, что сочеталась браком с новым христианином.
— Все мы, и старые, и новые, дети Господа. И как удручает желание разделить нас. Сами подумайте: ведь апостолы тоже были новыми христианами. А к кому обращаются они в своих посланиях? Тоже к новым христианам! И кто такой святой Павел, как не новообращенный?
Монах поудобнее устроился на стуле и, вертя в руках концы веревочного пояса, повел речь об опасностях разделения паствы:
— Раньше наш мир населяли христиане, мавры и иудеи. Но теперь, после поголовного крещения, все стали просто христианами. Кто-то из них лучше, кто-то хуже, но только потому, что одни живут праведно, а другие грешат. Не следует, — спокойно продолжал монах, — мешать принявшим веру во Христа чувствовать себя равными с теми, кто в ней родился, и превращать благодать обращения в муку. Когда индейцы крестятся, кем они становятся? Новыми христианами, конечно же!
— Выходит, индейцы такие же новые христиане, как наш папа? — спросила изумленная Исабель.
— Разумеется, а как же иначе?
Монах взмахнул руками в широченных рукавах. Франсиско вдруг представилось, что сейчас оттуда посыплются рыбы, наловленные падре в реке. А Франсиско Солано стал рассказывать им о новых христианах, с которых не зазорно брать пример и старым, — таких как Хуан де Авила, Луис де Леон, Хуан де ла Крус и Пабло Сантамария. А ведь все они ведут свой род от иудейских раввинов.
— Моим викарием в Ла-Риохе был новый христианин. Он усердно мне помогал, но так же усердно и грешил. Что ни день, то какой-нибудь проступок. Уж я и уговаривал, и увещевал, и грозил — все впустую. Видно, Господь послал мне такого викария, дабы показать, что не такой уж я искусный наставник в вере, как многие полагают.