— Коммунизм желает уничтожения частной собственности, — горячился Мирон. — А при царизме церковь поддерживала существовавший тогда порядок, то есть частную собственность и эксплуатацию человека человеком. И сама эксплуатировала крестьян.
— Церковь призывала к человеколюбию, — возражал отец Анатолий. — И разве не находим мы в трудах святого Иоанна Златоуста слов: «Для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение»?
— Какой вы трудный собеседник, отец Анатолий, — пожаловался Мирон. — Ничем вас не проймёшь. Наверное, оттого, что вы знаете свои тексты, а мы свои: Маркса, Энгельса — и не можем спорить на равных.
— Маркса и Энгельса мне довелось читать, — не согласился с ним священник. — В ссылке была, знаете ли, библиотека. Фонды её небогатые я все осилил. Энгельс писал, что социализм существует давно, а своего господства он достиг в виде христианства. И Ленин говорил, что классовая борьба вначале велась под знаком религии.
— Где это он такое говорил?
— Я не помню. Вам виднее, вы знатоки текстов своих кумиров.
— Ни Энгельс, ни Ленин не были верующими. И товарищ Сталин тоже атеист.
— Сталин — первый в России глава государства, имеющий семинарское образование.
— Это он нарочно там учился, чтобы обмануть царизм, — отверг этот довод Мирон.
— Помяните моё слово, со Сталиным православие получит свой шанс.
— Скорее рак свистнет, батюшка, — смеялся Мирон.
— Это вы зря, — покачал бородой батюшка. — Сталин очень умный человек, уж вы мне поверьте. Он не может не учитывать, что советский народ — в основном верующий. Перепись населения показала в 1937 году, что две трети сельских жителей и одна треть городских — верующие.
— Данные той переписи признаны ошибочными… — начал Мирон, но Вася прервал его. Он, когда дошло до цитат из Писания, как-то задумался. Сидел, морщил лоб, шевелил пальцами, будто пытаясь что-то вспомнить, и вдруг выдал:
— «Все верующие были вместе и имели всё общее. И всякую собственность разделяли всем по нужде каждого».
Священник посмотрел на него с одобрением, а новый друг-журналист просто застыл с открытым ртом. Одиноков смущённо засмеялся:
— Вот, вспомнилось, не помню, откуда. Но не Энгельс, точно.
Отец Анатолий взморщил свой лоб:
— Если не ошибаюсь, это фраза из «Деяний апостолов». Но каким чудом?..
Мирона всего корёжило, он не мог говорить. Наконец прошептал:
— Вася! Ты что, учил наизусть поповские бредни?!
— Неужели, сын мой, ты верующий? — как эхо, проговорил отец Анатолий.
— Нет! Что вы! Это из детства… Родители по всей стране возили, заводы какие-то строили, а школ там не было, ну и учили меня все кому не лень. Один старик был, химик, он ещё с Менделеевым знался, натаскивал меня по химии. А заодно преподал Слово Божие. Я маленький был, мне нравилось читать. Хорошо запоминал. Но я атеист! Комсомолец! Понимаю, что это всё сказки старых времён.
— Ладно, — махнул рукой отец Анатолий. — Ни до чего мы не договоримся. Может, лучше ещё по стакану чаю?
— Можно, — согласился Мирон, всё ещё не сводя изумлённых глаз с Василия.
— Да, батюшка, — вздохнул Василий. — Чего там спорить. Давайте чаю.
— Николай! — позвал проводника батюшка…
На другой день, в Новосибирске, отец Анатолий попрощался с ними, с проводником Николаем, с другими пассажирами. Он уходил по перрону, с саквояжем в руке — большой, заметный; некоторые встречные отворачивались, но были и такие, кто подходил за благословением. Ребята и проводник стояли у окон, смотрели.
— Этот нигде не пропадёт, — завистливо сказал Мирон.
— Сколько стоять будем? — спросил Вася проводника.
— Долго будем, — неласково буркнул тот.
— Успеем сходить купить газеты?
— Успеете. И несколько раз прочитать успеете. Вагон перецеплять будут.
Они вышли на перрон, огляделись: батюшки уже не было видно. Зашли в здание вокзала, купили газет, пива и копчёную курицу с рук. Из радиорупора лилась песня:
Мирон, только что отучившийся на филологических курсах, возмутился фразой «С песнями борясь и побеждая».