В сочельник, уже ближе к ночи, я услыхала, как некто клянется священными страстями Господа моего. Со мной опять произошло то же самое, и такое со мной продолжалось весь год. Когда милостивой благостью Божией мне подавались громогласные крики и вопли — они давались, если я слышала, как говорят о священных страстях, — то они мне пронзали самое сердце и распространялись по всем моим членам. А затем я уловлялась молчанием и связывалась им всё крепче и крепче. В этот раз молчание было сильней... Вот так и сижу я подолгу, то больше, то меньше. Потом что-то стреляет мне в сердце выстрелом неведомой силы. Он проникает мне в голову, во все мои члены, мощно переламывает их. Оной силой я принуждаюсь к тому, чтобы громко кричать и взывать. Я не властна сама над собой и не могу оставить сих криков, пока они у меня не забираются Богом. Временами доходит и до того, что из меня брызжет алая кровь, мне становится скверно, да так, что кажется, живой мне не выбраться, хотя для меня было бы великой отрадой отдать свою жизнь в этой любви. Тогда-то мне является Господь мой Иисус Христос, предстает предо мной, даруя помощь. Пройдя, боль оставляет меня весьма радостной, в сладостной благодати. В ней парю я два дня. Стремлюсь в это время оставаться одна. Что мне говорят, я слушаю неохотно. Только то, что мне сообщается изнутри, вызывает радость во мне. Тогда мне обычно приходится лежать до трех дней или дольше того.
В этот год, после Рождества, мне было дано, что я больше не могла, как было то ранее, слышать, как поют или читают о священных страстях возлюбленного Господа моего. Едва я о них слышала, мне становилось ужасно, как уже говорила об этом. Я дожила до поста, а в пост это усилилось. Однажды я отправилась на вечерню — в это время как раз начинали песнопения Страстной седмицы — и принялась ее читать. Мне никто не хотел помочь, так что я вычитывала ее в одиночестве, а потом осталась в скованном молчании от вечерни до тех пор, пока сестры не вышли из-за стола. Тогда-то и разразилась я воплями да громкими криками и издавала их долгое время. Мне стало вовсе скверно, и я пролежала пару недель.
В Пальмовое воскресенье я снова кричала во время заутрени. И кричала так долго, что все сестры из-за меня впали в отчаяние, полагая, что я вот-вот должна умереть, да и сама я думала так. То же случилось со мной в понедельник перед самой заутреней. Случилось по причине того, что священные страдания Господа моего Иисуса Христа предстали воочию перед моим внутренним взором. При этом мне стало так скверно, что я опять стала громко кричать. Сие случается часто со мной из-за простого внутреннего представления даже в то время, когда я не слышу о страстях и ничего о них не читаю, а особенно всеми постами. В среду, пока читали вечерню, сие опять началось у меня вкупе с воплями и громогласными криками. В следующий четверг на заутрене я снова была охвачена сочувствием, изнутри и извне, искренним и великим. И после этого в пятницу страсти так живо предстали передо мной, что я, вычитывая один из часов дня, стала кричать.
Я постоянно оставалась в постели и из-за внутренней боли внешне так ослабела, что не могла терпеть чьего-либо касания. Едва в святую субботу закончилось пение утрени, меня отнесли в светелку, где я обычно нахожусь, и час первый я встретила в великой слабости в ней. Когда в тот день собрались начать службу, я не позволила никому остаться со мной и, велев всем отправиться в хор, осталась одна. Как только начали петь «Gloria in excelsis»[719][720], в меня проникла величайшая сила, полная сладости, а также сокровенная благодать, причем я получила совершенное здравие! Мне было даровано неложной помощью Иисуса Христа: коль скоро я с Ним вместе страдала, я и восстану с Ним в радости. Пришла одна из наших сестер, ревностно заботившаяся обо мне. Она хотела знать, как у меня обстоят дела. Найдя меня в великой радости и в здравии, она очень обрадовалась и удивилась, так как оставила меня в тяжелой болезни. Я подтвердила ей, что полностью выздоровела. А она сказала: «Я наблюдала тебя две недели в тяжкой болезни и не могу поверить, однако вижу сие своими очами» — и попросила меня прогуляться туда и сюда по светелке. Я протянула ей руку, она же сказала: «Вставай без помощи». Я с немалою радостью встала без всякого затруднения, три раза прошлась по светелке и могла пойти всюду, куда бы ни пожелала, но не хотелось вызывать любопытства. В день святой Пасхи я отправилась в хор на заутреню. Все сестры очень обрадовались, и то, что я сделалась здравой, все восприняли как чудо и одно из дел милосердия Господа нашего. Я читала мои Paternoster с великой благодатью и сладостью, приняла нашего Господа и всю эту неделю ходила в хор в особенной радости. И мне было дано, что дневные молитвы[721] о святом кресте, которые я не могу читать ни с кем вместе, а также слова «святой крест», «святой гроб» и прочие, не слишком пространные, я не могла с тех пор слышать без особой печали и изрядного внутреннего содрогания. С тех же пор я не могу подолгу, как прежде, беседовать о Господе нашем. И всё из-за того, что я не умею говорить о святых делах любви, с которыми связано и в которых покоится всё мое веселие и упование. И вот что еще меня угнетает: если я беседую с кем-то, то меня берет опасение, что против меня все сговорились. Сие наполняет мое сердце грустью, и все слова встают у меня комом в горле. Я вся внутренне сжимаюсь от страха. И ведомо истине моей, Иисусу Христу, что с того времени во мне умножается вот что: ни радость, ни печаль не находит в моем сердце пристанища — разве только в ту меру, в какую сие подается мне Богом. Меня неизменно занимают неизвестные вещи, которые мне дарует Бог, а также вещи, которые у меня еще впереди.
720
721