По субботам весь год я обреталась в сладости, благодати и в легкости, как раньше мне даровалось [лишь] в святой канун Пасхи.
Item следующим постом я была снова больна той самой болезнью, которую описывала выше и каковую имею по сию пору во время постов. За четырнадцать дней до Пасхи я, как водится, слегла. Сии четырнадцать дней я лежу не в силах вымолвить ни единого слова. И случись так, что мне нужно было бы заговорить[, то я не сумела бы] — уста мои столь плотно затворены, что я не в силах даже молиться. Могу вычитывать только дневные часы и ничего кроме них. Изредка меня одолевает столь великая боль, что начинается речь, о которой писала я прежде, и притом с немалою благодатью. Ее у меня получается выразить с помощью слов, мощных и бурных. Когда это случается, я не чувствую боли. Уходя, речь оставляет меня в великой сладости. Но я закрываюсь и не могу произнести ни единого слова. В это время меня то и дело донимает ужасная скорбь, которую в Своей благостыне мне даровал Бог как подлинное, исполненное любви свидетельство Своих страстей[734]. Это — громкие крики и вопли, бывающие у меня. Едва я слышу, что упоминаются священные страсти моего возлюбленного Господа, то не могу вычитывать даже дневные часы, как их читают в хоре. Мне нужно читать другие антифоны, чем те, что читаются там. При чтении приходится многое изменять, чтобы суметь это вынести и дослушать. Мне показалось, что я не смогу исповедоваться[735]. Но в среду Бог объял меня могучей благодатью, и мне было дано, чтобы я могла и исповедоваться, и молиться. Три следующих дня я не могу вычитать заутрени, но вынуждена читать что-то иное, ибо не умею ни читать, ни слушать заутрени, приходящейся на эту пору. В пятницу во время службы я осталась в светелке одна, и Бог наделил меня великой благодатью и сокровенным желанием — просить и молиться в Его святых делах любви. Особо же Он дал мне желание просить об одной душе, почившей год назад и имевшей во мне великое утешение в своих предсмертных скорбях[736]. Бог сообщил мне, что она в тот же день оказалась в раю, дожидается там воскресенья до Пасхи, а затем отправится в вечную радость. Когда впоследствии я хотела за нее молиться, мне давалось, что я не могла произнести ничего другого, кроме как: «Я, Господи, знаю, что она в вечной радости».
В праздник [Пасхи] мне было дано, что я не могла слышать «Credo in unum»[737][738] и ушла с мессы, когда его запели. То же случилось со мной, когда читалось Евангелие о священных страстях. Еще я не могу выносить, если кто-нибудь называет по имени одного из тех, кто был виновен в страданиях Господа моего. Ибо звучание ненавистных имен причиняет мне большую скорбь, чем всё остальное, за исключением разве что великих страстей Господа моего Иисуса Христа. Из этого праздника я также увлекла с собой уловленное и связанное молчание, длившееся целый год напролет, — оно начиналось всякую неделю во вторник, с вечерни, и продолжалось до первого часа следующего дня, а затем открывалось с вечерни в четверг и длилось до часа первого пятницы.
Так дожила я опять до дня святого Николая[739]. И молчание опять было отнято великой благодатью. В следующие посты мне давалась во вторник после Белого воскресенья[740] самая бурная радость, а в ней меня посещал оглушительный смех, какового я не могла избежать. Из-за смеха я должна была покидать хор и не могла ничего делать. В этой-то радости мне было открыто, что она означает для меня [грядущую] скорбь. Так оно и случилось.
Ночью у меня началось молчание, уловленное и связанное, вместе с тяжелой болезнью и горьким страданием внутри и вовне. Молчание начиналось всякий день после полудня и длилось до утра, прекращаясь после первого часа. Только тогда я читала заутреню. В этот пост я не могла ходить ни на мессу, ни куда-то еще, ибо меня едва могли довести до постели. Там было окно, которое выглядывало на алтарь, и я всякий день видела нашего Господа. Весь пост я пребывала в тяжком страдании. Особенно когда у меня начиналось молчание, о котором написано выше, я совершенно закрывалась внутри и наполнялась лишь тем, что обуревало меня и что мне было неведомо. Потом, во время трапезы, я едва могла вкушать телесную пищу, да и то с немалым трудом. Я чем-то запираюсь внутри, что от меня самой остается сокрытым и о чем я не могу написать. Но Господу моему, несомненно, известно, что, какую бы боль ни переживала телесно, в сердце своем я неизменно чувствую радость о дивных деяниях нашего Господа, в которую никто не может поверить и каковую не может никто ощутить, разве что тот, кто сам ее испытал.
734
735
736
738
739
740