Затем молчание во мне увеличилось. Начиная молчать во вторник, ближе к вечерне, я проводила в молчании всю ночь напролет до первого часа. Так проходила каждая неделя до воскресения, а в конце [молчание продолжалось] до четырнадцати дней. И тогда меня скрутило, да так крепко, что я уж подумала: либо сие оставит меня, либо мне не протянуть четырнадцать дней. Сладчайший и искуснейший вязальщик Иисус Христос связал меня в те дни с такой силой, что у меня распухли руки и на них проступили трупные пятна. В те же четырнадцать дней ко мне вернулась речь. Наступил день святого Мартина[752]. И когда во время заутрени я лежала в постели, речь исчезла в великой радости, ведь всякий Адвент я проводила в обильной и могучей благодати.
В те самые годы, о которых я написала, мои Paternoster день ото дня увеличивались, а прошения мои умножались[753]. Да и благодать нашего Господа и присутствие Божие в них мощно у меня возрастало. Что мне хотелось узнать от Божией верности, на то при чтении Paternoster мне истиной Божией давался ответ. Особо в сомнении, сделать или оставить то или другое и явит ли Он в этом Свою благодать, мне приходит ответ: «Сколь мало может разделиться Мое Божество с Моим человечеством, столь мало Я могу разделиться с тобой в этом или в чем-либо другом». Мне также дается, что, о чем бы я ни захотела молиться, о том молиться у меня не выходит... Чудесным образом подается и то, что у меня возникают такие желания, какие прежде даже не приходили на ум. Но в сладости благодати, которую я чувствую, мне позволено уразуметь, что такова воля Божья. Я испытываю самую сильную, самую сладкую, доселе мне вовсе не ведомую благодать, когда вычитываю мои Paternoster и произношу пожелания, так что не могу о том написать. И ни одно сердце не может этого уразуметь, если только само не испытало сего. Меж тем мне в сердце приходит любовь, да такая, что от одного Paternoster к другому меня наполняет всё более сладкое наслаждение, а прошения моего Paternoster становятся настолько сильны, что при всяком из них я готова от чистого сердца отдать всю мою жизнь ради любви, которую Он нам во всём этом явил.
Но особенно сладостный дар Бог мне сообщил в любви любезнейшего ученика Своего, моего господина святого Иоанна. Едва я дохожу до напоминания о том, как господин мой святой Иоанн покоится на сладком сердце Господа моего Иисуса Христа[754], меня касается столь сладостная благодать, что я толком не могу вымолвить слова. Ну, а когда дохожу до упоминания о сладостном питии, какое сей пил и сосал из сладких грудей Иисуса Христа, то снова не умею вымолвить ни единого слова, сижу в радости и в томлении и охотно бы померла от любви. А если желаю, чтобы сие питие мне было дано вместе с ним, как он его воспринял, то опять умиляюсь, и мне требуется немножечко посидеть. Сие мне было дано в прошлом году, во время Адвента.
Ныне это усилилось. Когда я подхожу к тем же самым увещаниям и пожеланиям, то не могу [также] как следует вымолвить слова. Но они трогают меня глубже, и я сижу дольше. Мне сообщается сладостное, сокровенное наслаждение в Боге и столь мощное постижение истины, что когда открываются самые сокровенные вещи, коих я не желала, да и не могла пожелать, то я постигаю их в обилии благодати. И благодать эту никто не может мне дать, кроме единого Бога. Во мне возжигается пламя подлинно христианской веры, так что мне становятся понятны все вещи, каковые обретаются при Боге и истекают из Бога. Впрочем, вся моя сила и всё, на что я способна, — в Его любезнейшем человечестве, Его подлинном житии, а равно в Его сугубом священном страдании. И всё мое стремление жить и умереть — в этом, а больше нигде.
В моих прошениях я часто чувствую настолько крепкую и мощную благодать, что мне начинает казаться: я не сумею перейти от одного прошения к следующему, оставшись при этом в живых. Сердца моего достигают всею благодатною силой самые сладостные удары и сладчайшие прикосновения. Мне кажется, что из-за Его необузданной любви сердце мое вот-вот разорвется и растечется из-за Его сладостной благодати. И тогда-то Он поступает как опытный и искушенный любовник[755] и отымает у меня необузданность, чтобы слабое человечество могло это вынести. Временами со мною случается, что если я по неведению опасаюсь за мой человеческий разум, то до меня, как и прежде, доносится ответ: «Я — не похититель разума, Я — просветитель разума».
В моих прошениях мне дано знать о верном, неложном проповеднике нашего Господа, для которого я во всякое время желаю, чтобы Бог имел о нем отеческое попечение:[756] «Он есть истинная радость святого Моего Божества и надежный последователь святого Моего человечества — да насладится Мной[757] с херувимами и да созерцает Меня с серафимами». Item: «Я дарую ему Мое нежное человечество против всякой естественной грубости, Мою чистую, ясную жизнь против всех темных помыслов, коих не касалась Моя божественная благодать, и Мою пламенную любовь, коей всколыхнется посредством него всякое сердце, не знающее вероломства. Дарую для укрепления чистую истину, каковая его обучит пути, которым Меня из любви влечет и тянет к нему и на котором ему подобает исполнить Мою вечную славу. Завлеку его в дикое Единое Моего священного Божества, в каковом он себя самого из любви утратит во Мне; погружу его в священное зерцало святого Моего Божества, в каковом он ясно увидит Мою божественную славу, во образ, из какового пречисто истекла душа его; исполню на нем, что начертано: уничиженные да возвысятся[758], ибо Меня влечет и тянет к нему по причине его великого смирения». Item: «В чистой истине обретают Меня, пламенной любовью связуют Меня, усердным желанием принуждают Меня, в подлинной чистоте сохраняют Меня»[759].
752
753
754
755
756
759