Item nota:[760] «Меня томит и одолевает желание быть там, где меня не знает никто, кроме одного только Бога. Если бы на то была Божия воля, то и я охотно положила бы свою волю на это. Но я бы хотела, чтобы этого не знал ни один человек, исключая моего духовника, и чтобы, когда я умру, мне оставаться с нашим конвентом. Ибо Господу моему, несомненно, известно, что я охотно бываю среди сестер до тех пор, пока они мне не мешают. При этом я не помышляю ни о чем ином, как только об отрешенности[761] от всего и о том еще, чтобы Его любезнейшая воля исполнилась на мне ради Его вечной славы. Велико мое желание — пребывать возле Него в вечной радости. Но сей день всё еще не приходит! Будь на то воля Божья и будь в этом слава Его, то я охотно бы умерла». Затем мне снова дается: «Если бы мне предстояло прожить тысячу лет по воле Божией и ради Его вящей славы, я бы охотно исполнила то, что Он в этом мне уготовал».
Как-то раз стояла я перед распятием в хоре, и мне ужасно захотелось, чтобы Он забрал меня к Себе. Но мне было в ответ: «Не могу по твоей усердной молитве оставить того, что задумал сотворить с тобой по [Моей] великой любви».
Item как-то раз в святую ночь Рождества в меня была влита столь мощная, сладостная благодать, что она прошла у меня через все мои члены. И мне было открыто, что сие — то самое время, когда родился Господь наш.
Item другой раз я просила у нашей милой Владычицы, чтобы она мне помогла — дабы на мне запечатлелись пять знаков любви с тем ощущением, с каким они были запечатлены на великом господине святом Франциске[762]. Еще в сей день я молила ее, чтобы она помогла мне узнать, что за божественная радость была [у нее] с ее милым Младенцем. И тогда мне было ею весьма учтиво отвечено: «Ты просишь у меня о диковинном. Я даже не знаю, как мне с тобой поступить». Ответ сей я приняла со сладкой благодатью и немалою радостью.
Я много писала о благодати и благе, каковое сотворил со мной Бог; но что я оставила, и как ради Его любви поступала, и как жила, помышляя лишь о Его благодати, сие хочется мне приписать сокровенной Его благостыне. Ибо, воистину, признаю: я никогда не жила в соответствии с Его божественной благодатью, как по справедливости была бы должна, и в том, что я многого удостоилась, стоит видеть лишь Его великое милосердие. И вот что Он подал мне в Своей благостыне: я могу оставить все вещи, каковые желанны моему телу и могут быть для него вожделенны, в еде ли или в питье, во сне либо в другом удобстве для плоти, и всё ради любви. Я нередко просыпалась от сна, стоило мне только подумать, что больше уж не осталось времени здесь, в этой юдоли печалей. Пробуждало меня и великое желание послужить Богу, пока на то имеется время. Часто меня также подбадривала и Его благостыня: «Подымайся, еще ныне Я дам тебе особую благодать», иногда же: «Вставай, Я дам тебе то, чего не видело око, не слышало ухо и что не всходило на сердце человеку»[763]. Всё сие с любовью сообщается мне сладостным именем Иисуса Христа. И вот что лишило меня удовольствия от еды и питья: великая радость и изрядная сладость, какую я ощущаю от Бога и какую жду от Него в христианской любви — вечно вместе с Ним наслаждаться в Его божественном свете. Всё это позволяет мне уяснить истинная христианская вера. Она сообщается в истинном свете, светящем мне ради распознания истины Божией, влекущем меня в Божью любовь и хранящем меня в Его любезнейшей воле... Вот в чем вся моя сила и всё, на что я только способна: дражайшее человечество Господа нашего Иисуса Христа, Его нелживое житие, Его священные и достойные умиления страсти, отвратившие меня от всяких суетных украшений, сделавшие так, что я не могу их выносить ни у кого из людей. Думаю, что нас ничто не может украсить пред Богом, разве что благой нрав, совершенство добродетели да непорочная жизнь. Но неопрятности в облачении, еде либо питье, сего — моему Господу ведомо — я не могу выносить. Особая же радость и наслаждение у меня оттого, что ради моего возлюбленного Иисуса Христа я оставила все удовольствия, которые может дать этот мир, и прожила целых XXX лет без того, чтобы пригубить вина и принять омовение. В эти самые XXX лет моего тела и моей головы ни разу не касались ни вода, ни щёлок. Благодаря помощи Божией я от этого никогда не испытывала неудобства. Я также воздерживалась от рыбы и мяса. Особенное же удовольствие получала от фруктов разного рода. Но в сугубой радости мне было дано: «Да оставлю сие ради Возлюбленного моего!» Всё, что есть сладкого, — у меня было желание отказаться от этого, ради той сладости, какой я наслаждалась от Бога. А еще было желание лежать [в постели], сообразуясь с правилами нашего Ордена. Случилось же так, что мне по болезни сёстры подложили подушку. Когда после этого я принялась читать мой Paternoster, мной овладела тяжелая скорбь, а в скорби я различила словеса нашего Господа: «Пристало ль супружнице Иисуса Христа возлежать на пере? Будь она при смерти, ей не подобает обретаться на перьях». Тогда я поклялась на любящем сердце Христовом, что ни за что бы не совершила сего, если бы не понуждалась к сему повелением начальствующих надо мной.