Item однажды ночью я лежала [в постели] и, едва зазвонили к заутрене, была уловлена обычным молчанием, так что я думала, что не сумею подняться. И мне было сказано моим возлюбленным Господом: «Подымайся и ступай ко Мне в хор, и Я сотворю тебе такое же благо, какое творил в прежнее время». Я встала с большой радостью, прочитала заутреню и отправилась в хор. Мною овладела огромная радость о младенчестве нашего Господа. Я взяла Его младенческий образ, прижала изо всех моих сил к моему обнаженному сердцу и почувствовала при этом человеческое прикосновение Его уст к нему. Меня пронзил столь великий божественный ужас, что я сидела довольно долгое время, не будучи в силах чего-либо сделать. Ужас был у меня отнят великою радостью и благодатью, и я сумела довести мою молитву до конца. Господу моему, чистой истине, несомненно, известно, что ни при каком даровании, бывшем мне от Бога в прежние времена, я никогда не испытывала столь сильного страха: был ли то воистину Он или то было [всего лишь] великое устремление к Господу моему? И мне было в ответ от верности, не знающей лжи, Господа моего: «Сколь подлинно Я соединился с тобою в Моем священном страдании и в святом Моем таинстве, столь же подлинны Мои дарования, коими Я захотел тебя наделить из приязни к тебе». У меня не хватило мужества сказать о том хотя бы одному человеку, разве что другу нашего Господа, он же был мне дарован Богом. Вскоре после этого ко мне пришла одна из сестер, которая предана мне и записала для меня [всё] это[785]. Сия мне сказала: «Нынешней ночью во сне я дала тебе твоего Младенца. Младенец был живым. Ты весьма охотно приняла Его у меня, положила себе на самое сердце и вздумала Его покормить, чем удивила меня, ибо, будучи скромной, ты совсем не стыдилась». Я услышала с нескрываемой радостью то, что сестра рассказала о сне, и подумала, что он был послан [и передан] мне по Божией воле, и, обретя дерзновение и радость, решилась всё ей открыть и записать, что лежало тяжестью у меня на душе.
В день святого Стефана[786] подал мне мой Господь чудный дар, для меня вожделенный. Из Вены мне был послан прелестный образ. На нем был изображен Иисус в колыбели, Ему прислуживали четыре ангела из золота. Этого Младенца я видела как-то раз ночью во сне, весело и весьма живо играющим в колыбели. Я спросила Его: «Почему Ты не ведешь Себя паинькой, не дашь мне поспать, я ведь достаточно Тебе помолилась?» А Младенец сказал: «Не желаю дать тебе спать, забери Меня к себе». Я взяла Его, полная томления и радости, из яслей и поставила себе на колени. Какой Он был миленький! Я сказала Ему: «Поцелуй меня, и тогда я забуду, что Ты у меня отнял покой». Тут Он прильнул ко мне, обнял меня Своими ручонками и принялся меня целовать. А мне захотелось у Него кое-что разузнать касательно святого обрезания. Но Он мне ничего не открыл. От оного видения получила я великую благодать и сладость.
Моя пречистая истина Иисус Христос исполнил на мне всё, что обещал, когда я начала писать мою книжицу. Он обещал сообщить мне особую благодать, какую раньше никогда не давал. Он сказал, что я должна весь пост напролет тяжело страдать ради любви к Нему, и крепко принялся за меня в среду, так что мне пришлось замолчать. То была среда, когда прекращают петь «Аллилуйя»[787]. В эту ночь у меня открылось, и с немалой силой, связанное молчание. С тех пор оно начиналось всегда в полдень, длилось до ночи и сопровождалось на удивление сильными болями. Однако боли у меня облегчались младенчеством нашего Господа, которое мне давалось со сладостной радостью, с такой сильной благодатью, что я обычно лежала без сна из-за сладкой тоски, каковую испытывала по Его младенчеству. Связанное молчание у меня не отымалось до самой заутрени. А когда звонили к заутрене, я вставала с великими болями в теле, нередко думая, что мне никто не поверит, что такие бывают. Но в болях мне давалась столь великая радость — служить Богу, вычитывать мои Paternoster, — что я все их превозмогала. Вечернюю молитву я постоянно читала во время заутрени, а после того, как читала заутреню, шла в хор, мучаясь острою болью, и начинала мои Paternoster. Я читала их с неизменной помощью нашего Господа, с такой благодатью, что больше не чувствовала немощи по причине телесных болезней и могла управиться со всеми молитвами, какие обыкновенно вычитываю, вплоть до девятого часа. Впоследствии у меня сие миновало, мне уже не становилось хуже, разве что если я принимала телесную пищу — впрочем, не от неприязни к еде, а вследствие удивительной Божией силы, которая препятствовала мне посредством сильных толчков, приходившихся в самое сердце, когда я должна была приступать к трапезе, и столь громких стонов, что их было слышно повсюду, и зачастую таких слез, что мне казалось, что я однажды ослепну. Пить при этом страдании я не могла тоже. Эту самую боль при еде и питье я чувствовала вплоть до кануна Пасхи, а на Пасху у меня прошло то и другое. Но с того времени, как оставили «Аллилуйя», до Пасхи я не могла по воскресеньям есть более одного раза. В великой радости присутствия Божия мне было явлено, с какой любовью Бог даровал мне, чтобы я всё это встретила в веселье божественной благодати и как самую достойную благодать, какую Бог в то время мне мог сообщить. И тогда я приняла это в той самой любви, в какой Он ради нас принял свирепые удары в сердце Свое, которым нас спас Своей святой крестной смертью.
785