Item в это время одна из наших сестер лежала при смерти. Сия усердно служила Богу в скорби и в бедности, и поскольку уже четвертый день лежала без пищи, то я приступила к ней и сказала, что всё [довольно] заметила: она желает прежде меня отправиться к нашему Богу. Тут она хлопнула в ладоши от радости и разразилась смехом, так что ее можно было услышать во всей комнате. К ней обратилась одна из сестер: «Ты поступаешь как человек, который идет со свадьбы». Я же сказала: «Ты поступаешь как человек, который уходит на свадьбу». А она рассмеялась, и так громко да искренне, что я поняла: Бог явил ей особую благодать. Так оно и было, как объяснила она. Я засмеялась из-за того же, что и она, и так развеселилась, что в ту ночь долго не могла заснуть от искреннего веселья моего сердца и из-за вечной радости там, куда она собралась.
А еще до этого, летом, случилась история, достойная сожаления. Одна жена из деревни Мединген пришла, по наущению лукавого недруга, а также вследствие извращенности ее христианского сердца, в одну из наших церквей, где наша Владычица особенно милостива; место называется Штеттен. Она взяла две неосвященные облатки из ларца и отнесла свою добычу в город, лежащий неподалеку от нашей обители. Сей называется Лауинген[836]. Там она предложила каким-то жидам купить эти облатки или взять их в залог и дать ей взаймы несколько пфеннигов. Это заметила одна жена-христианка, и, хотя еврей не захотел ничего давать за облатки, она пожаловалась на ту жену в суд, и тот постановил ее схватить. Когда жена была приговорена к смерти, у нее из чрева прежде вырезали ребенка: он был крещен, а она сожжена. Посему я была в великой печали из-за бесчестия, нанесенного Богу, да так, что даже не могла смотреть из окна, подле которого молилась, в сторону города, где такое случилось. Всё лето я не могла ни слышать, ни говорить об этом деле. И не могла терпеть, если кто-то жалел сию женщину, ибо думала, что тот, чьего милого друга так обесчестили, не может сочувствовать тому человеку, кто его обесчестил. Сколько бы ни старалась, я не могла за нее заступиться пред Богом.
Вот причины молчания, в котором у меня со властью отнимается речь. Первая: когда я хочу говорить о Боге или слушать, как о Нем говорят, сие столь сладостно касается моего сокровенного в сердце и улавливает и связывает меня так крепко, что я не могу говорить. Другая: когда мне хотелось бы поговорить о Господе нашем, однако я опасаюсь того, что мне на это ответят, заговорив при мне и ко мне о чем-то таком, чего я не смогу вытерпеть. Сие — святые страсти нашего Господа, о которых я долгое время ничего не могу говорить или слышать, ибо мне становится удивительно скверно. Поэтому страх меня принуждает к молчанию. Третья: священные деяния любви, а особенно мучительные, любезные страсти моего от всего сердца любимого Господа. Страсти связуют меня, охватывают сердечными болями и неизреченной любовью, в каковой предпринимались ради нас, так что я о них не могу говорить. Четвертая: если я берусь рассуждать или возражать — а это не нужно и ни к чему, — то что-то изнутри властно заставляет меня замолчать, так что я о том больше не могу говорить. Ибо Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что мне мерзко и меня раздражает говорить и слушать всё то, что не от Иисуса Христа.
Item я вошла в то время, когда прекращают петь «Аллилуйя»[837], и ко мне начало являться связанное молчание, всякий раз в полдень с сильными болями, и держаться до утра, когда служат заутреню. Для меня нестерпимо, если одна рука у меня лежит на другой, если я не могу открыть глаз, что мои зубы стиснуты, и когда я не могу сжать ладони в кулак. Руки у меня растопыриваются, а спина искривляется, и я не могу распрямиться, не умею двинуть ногами, не терплю никакого прикосновения к голове, рукам и ступням. И если приходится подавать знаки головой либо руками, мне становится скверно, как бы мал ни был сей знак. Когда все принялись праздновать масленицу, ко мне снова вернулось великое страдание с толчками при трапезе. Оно продолжается до кануна Пасхи вместе с другими страданиями, как и прошлым постом, как написано ранее[838]. А что со мною случилось особого, то было в воскресенье Letare[839], едва ранним утром я приняла нашего Господа. Мне была послана великая скорбь о моем житии и невзгодах. Я была втянута сильной любовью в священные страсти Господа моего Иисуса Христа. В эти-то страсти я заключила себя и всё неведомое мне страдание, лежащее на сердце у меня[840], во многих слезах. В них я восприняла великое страдание, продолжавшееся у меня до Пасхи, и уразумела его — восприняла в подлинном боголюбии и желала претерпеть его добровольно в Божией любви, требуя от милосердия Божия, чтобы Он в нем со мной пребывал. И я оставалась в страдании всё утро за чтением моих Paternoster и в течение мессы.
836
837
838
839
840