В Пальмовое воскресенье[866] ко мне трижды приходили крики и речь перед трапезой. Но особая скорбь и печаль посетила меня во время чтения страстей, и это при том, что я даже не знала, что их читали в тот час. В среду крики и речь вернулись опять с болями сильнее, чем прежде, и вновь при чтении страстей. А когда в Великий четверг я принимала нашего Господа, то увидала в сосуде так много гостий — ибо конвент еще не приобщался нашему Господу, — что почувствовала величайшую благодать, в каковой мне пришла долгая речь со сладостной радостью. Потом, вспоминая о том, что увидела, я ощутила новую сладость, и во мне обнаружился новый способ ведения речи — при затворенных устах, посредством сокровенных словес, каковые никто, за исключением меня, не разумел и не замечал. Такие словеса порождали у меня сладкий, бесформенный голос в устах. Nota: «Ego vox clamantis in deserto etc.»[867][868], iterum: «Fac me audire vocem tuam, vox tua dulcis etc.»[869][870]. И позже сие часто случалось со мною в этом году. Тогда уста у меня затворяются с силой, так что я не смогла бы изречь ни единого слова, если даже стала бы умирать. Сия сокровенная речь, о которой я много писала, проходит у меня с тою же радостной легкостью в сердце, с какой и возникла — тем самым образом, как полногласные звуки мастерской игры на струнах начинаются сладостным предзвучием и завершаются сладостным послезвучием. В такие-то мгновения я вкушаю надмирную сладость. Если бы не было иного Царства Небесного, то мне, кажется, хватило бы и такого, и никакое творение не сумело бы разлучить меня с Богом даже на волосок. Когда я после этого заснула, меня разбудило любезное страдание Господа моего внезапным выстрелом (saggita acuta[871]) Его любовного луча, [проникшего] в мое сердце с великой болью. Благодаря Его благодати я уяснила мыслями и чувством, что настал тот самый час, в который страдание возлюбленного Господа моего началось с моления на [Масленичной] горе, когда Он покрылся кровавым потом[872]. Нечто подобное мне было дано год назад тем же образом и в то же самое время. Впрочем, и за четырнадцать дней до этого я ощущала Его в моем сердце с немалою болью в этот же час, ничего не зная о часе, хотя и полагая, что он наступил. Что касается подлинного знания, то оно мне было дано в другой раз — в тот час, о котором я только что написала. Сие произошло тем же образом, как в чувственном знании[873] мне был сообщен в сладостной радости час Его рождения по человечеству на Рождество, как я писала об этом прежде[874]. Этот час я и раньше узнавала нередко еще до того, как мое чувство угадывало и определяло, что он наступил. Восстав ото сна, я сперва ужасаюсь от великой благодати и неизреченной радости, каковую сердце мое в сей час ощущает.
873
874