Item после заутрени Страстной пятницы ко мне приходили те же громкие крики и речь три раза до службы. Во время богослужения громкие крики повторялись вместе с горькой жалобой после них. То и дело я произносила в тоскливом страдании и великом плаче: «Увы, Господи мой Иисусе Христе!» Вследствие этого я так полна сердечным горем и щемящей тоской, что при созерцании Его изобилующих болью страстей, какие Он принял в тот день на Себя ради нас, меня ничто не может порадовать. Страсти прямо-таки стоят предо мной, словно я вижу их моими очами. И при мучительном виде, который переполняет меня, я не взираю на Его вечную славу, на красоту и сияние, каковые Он имеет на небесах, и не могу быть ими утешена, если даже сестры, находящиеся при мне, усердно меня утешают. А тут у меня ощущалась боль внутри рук, словно они у меня растянуты, разодраны и пробиты, и я подумала, что они мне уже более ни к чему. Почувствовала странную и удивительную боль в голове, будто она у меня проколота и проломлена. Боль была настолько мучительной, что голова быстро и сильно дрожала, качалась, и сестрам приходилось держать ее изо всех сил, и все-таки они не могли ее удержать, она дергалась у них под руками. Сие дрожание я чувствую и по Пасхе долгое время, если о чем-нибудь усердно молюсь, читаю или всерьез говорю. Еще ощущаю болезненную ломку во всех моих членах, особенно с обоих боков, в спине, в руках и ногах, и мне кажется, что я нахожусь в предсмертной агонии. Всего этого страдания мне вполне хватило бы, чтоб умереть, будь на то воля Господа моего, и я на это сильно надеялась: «cupio dissolvi»[875][876]. Прежде всего остального, что мне могло бы подать преходящую радость, у меня было великое устремление к смерти: «michi vivere Christus est et mori lucrum»[877][878].
Затем, вследствие горестной скорби, навалившейся на меня, я лежала в полном бессилии, и речь, в которой всё мое страдание обычно становится легче, не являлась ко мне. Посему та же боль и скорбь посетила меня другой раз во время богослужения, тем же образом, как и прежде. Сия весьма болезненно тянула и дергала мои члены. Дважды ощущались толчки в сердце, они были настолько сильны, что каждого из них мне хватило бы, чтобы умереть. После следующего толчка возвратилась речь с обычной сладостью, она даровала мне силу и утишила боль. Тем не менее весь день я пролежала в тяжелой болезни, и в этой великой скорби ничего не могла есть, хоть у меня и не было поста. Ибо я воистину уразумела, что не нуждаюсь в еде и что к делу, каковое во мне совершает Господь мой Иисус Христос, не относится ни плотская пища, ни телесные снадобья. Долго ли я оставалась не евши, того я не знала. Чего бы ни съела и что бы мне ни давали, у меня ни к чему нет охоты. И никакое время не доставляет мне столько досадных хлопот, как время еды. Augustinus ad alimentum sicut ad tormentum ivit et Bernardus similiter[879][880].
Опять-таки со вторника масленицы ко мне стала являться при трапезе великая скорбь. Она продолжалась всё постное время даже до кануна Пасхи, если случалось вкушать пищу в полдень. Так со мной бывало и прежде во время прочих постов, о чем я уже написала[881]. Впрочем, у меня не получается как следует рассказать, и сие никому не понятно, кто этого не видал. Но я хочу открыть вот что: еда и питье беспрепятственно проходят чрез глотку, а когда поступают в место меж ребер близ сердца, откуда я прежде всего получаю всякую благодать и откуда мне посылается всякая божественная сладость, то на них направляется встречный удар. Удар сотрясает все члены внутри у меня, так что мне приходится громко вздыхать, а я сама наполняюсь тоской. При этом меня то и дело донимает пронзительный, горестный плач и скорбным образом постигает людская печаль. Сие продолжается всякий день и неизменно при трапезе, а потом еще какое-то время, пока пища из меня не выходит. Лишь утихают громкие вздохи, и я не могу изречь ни единого слова до самой заутрени. Но как бы мне ни становилось скверно при трапезе, я [подчиняюсь] и вхожу в скорбь ради любви к Нему, принимая в себя столько пищи, сколько, как мне кажется, будет достаточно на целый день, однако чувствуя ясно, что пища мне не служит для пропитания. Всё время поста верный Господь не давал мне сил и помощи на сие. И то, что я должна выстрадать из любви к Нему, доставляет мне вящую радость, и я хочу сие выносить до моей кончины, коль скоро Он от меня этого требует. Среди телесных вещей величайшую радость при еде и питье получаю я от воды, она кажется мне настолько сладостной, что меня удивляет, как это все люди не употребляют воду вместо прочего пития. И всё же я не отваживаюсь пить ее вдоволь из страха, что она сделает мое тело слабым, ибо сие против Бога. Сколько бы я ни принимала тела нашего Господа, со мною больше не бывает замешательства. Поскольку я даю свою волю на то, чтобы Его принимать, постольку нахожу внутри у себя готовность к сему, каковая дается мне божественной благостыней, словно бы Бог говорит: «Даруй Мне всю твою волю, и Я смогу приготовить обитель в тебе»[882]. И Его святейшее тело, каковым обреталось оно на земле, частенько является мне настолько ощутимым и зримым[883], что я воочию различаю Его перед собой и помышляю с немалым весельем и радостью, что мне воистину предстоит принять Его плоть и Его кровь. Зачастую я обращаюсь к Младенчику моему: «Милый мой Иисусик, стоит ли мне Тебя принимать?» А Он мне в ответ: «Воистину так, ибо Я не могу обойтись без тебя, и ты не можешь обойтись без Меня. Твоя радость — во Мне, а Моя радость — в тебе». К этому Он добавляет: «Прииди, Я сотворю тебе благо». И я знаю, что Он мне его сотворит, всю ночь напролет не могу хорошенько заснуть и едва могу дождаться, когда настанет день. Иногда же ко мне приходит обычная речь с великою сладостью от Его неложных сладостных обетований. А однажды Он вверг меня в немалое удивление. Я спросила Его об одной хворой сестре, и Он сказал мне в ответ: «Сия умрет». Потом она все-таки встала и ходила туда и сюда, куда только хотела, но вскоре, на третий день, померла.
880
883