Сказанное имеет самое непосредственное отношение к языку мистики доминиканок Германии 1-й половины XIV века. Повторим за Н.А. Бондарко: ареал бытования традиции закономерным образом не выходит за территорию распространения естественного языка, обслуживающего ее, и обычно варьируется и уточняется границами соответствующего культурного региона и социальных институций (ср.: Бондарко 2014: 298), в нашем случае границами трех наций доминиканской провинции Тевтония: Алсатия, Свевия и Бавария. Территория этих наций покрывает область распространения верхненемецких диалектов средневерхненемецкого языка — переживавшего до 1350-х годов свой классический период, — а именно: верхнеалеманнского (Швейцария, юго-западный Баден), нижнеалеманнского (Баден, Эльзас), выделившегося из последнего в XIII веке швабского (Вюртемберг), а также севернобаварского (Нюрнберг) диалектов. На этих-то диалектах составлялись сестринские книги (за исключением латинской книги монастыря Унтерлинден), откровения и благодатные жития. На базельский диалект был переведен средненижненемецкий «Струящийся свет Божества» Мехтхильды Магдебургской, ставший благодаря этому переводу каноническим образцом женской мистической традиции в обоих ее, восточном и западном, вариантах.
III. Начало традиции
1. Бернард Клервоский
А теперь — несколько замечаний о начале мистической традиции в более узком смысле. Всё началось в 1-й половине XII века, когда два друга-аббата — цистерцианец Бернард Клервоский и бенедиктинец Уильям из Сен-Тьерри — написали по следам их келейных бесед в 1135 году[1046] два комментария на Песнь Песней царя Соломона, первый в виде цикла из 86 пространных проповедей, второй в форме трактата, причем оба, вероятней всего, в силу случайного совпадения, дошли лишь до стиха Песн. 3: 4. Существенно новым в этих толкованиях оказалось то, что взаимоотношения Христа и человека (либо его заместительницы, души) уподоблялись взаимоотношениям жениха и невесты, в пределе же — эротическим связям. Бернард вопрошает своего слушателя и читателя: «Кто — невеста, а кто — Жених?», и отвечает: «Он — наш Господь, а она, если осмелюсь сказать, — все мы» (Cantic. 2: 406), а затем многократно повторяет: «Божье Слово, Бог — Жених души» (Cantic. 2: 494), душа же — «невеста» (Cantic. 2: 496).
Жених и невеста, Господь и душа, почивают в одной постели, «делят ложе и дом» (Cantic. 2: 130). В брачном покое «Он не страшен и достоин не столько удивления, сколько любви, весел и дружелюбен, благ, милостив и исполнен милосердия ко всем, кто на Него взирает» (Cantic. 2: 348). Левая рука Жениха под головой у невесты, а правая вот-вот обнимет ее (см.: Cantic. 2: 118; Песн. 2: б). Невеста целует («osculo») в уста Жениха и целуется ими («osculari ab ore ipsius») (Cantic. 1: 66). Его поцелуй в такой мере действен, что она тотчас же зачинает (см.: Cantic. 1: 140). Желание невесты состоит только в том, чтобы родить Жениху сыновей, вскормить, воспитывать их. Если прежде она стремилась к объятиям и поцелуям, то теперь прерывает их ради «своих млекоточивых грудей» и материнского долга (см.: Cantic. 2: 76—78).
Если в раннее Средневековье образ невесты из «Песни» соотносился с Церковью, а позже — с Девой Марией, то теперь акцент переносится на частного человека. При этом человек и Бог позиционируются друг относительно друга по-новому. Между ними устраняется былое, очень значительное расстояние и допускается тесная, брачная связь. В такую-то новаторски выстроенную модель богочеловеческих отношений ринулись образы, мотивы и семиотические навыки, исподволь организовавшие повседневный быт средневекового человека. Эти навыки были связаны с архаической магией: магией ритуала и магией слова. (К последней восходят, например, имяславческие мотивы в женской мистике XIII—XIV веков.) Семейно-родственные отношения между Богом и человеком изображены в «Откровениях» А. Лангман. Будучи показаны в динамике их становления, они минуют обычные фазы: встреча, знакомство, ухаживания, венчание, одаривание невесты-души, ее беседа со Свекровью и Свекром (в трех его ипостасях), небольшие размолвки и, наконец, незабываемый coitus на подиуме, воздвигнутом посреди главной площади Небесного Иерусалима.
1046
В «Житии и деяниях Бернарда, аббата Клервоского» (I, cap. 12, punct. 59) Уильям из Сен-Тьерри вспоминает, как Бернард пригласил его, усталого и больного, для отдыха и лечения в аббатство Клерво, где оба день за днем на протяжении длительного времени обсуждали библейскую книгу, приписываемую царю Соломону (см.: PL 185: 259 ВС).