3. Игра
Как сказано выше, самими харизматиками перформативная практика называлась «действом», «игрой» (нем. spil, лат. ludus). Это обозначение мы находим во многих сестринских книгах, у Мехтхильды Магдебургской, М. Эбнер, А. Лангманн, Кр. Эбнер, Элсбет фон Ойе, у рейнских Мастеров: И. Экхарта, Г. Сузо и И. Таулера, у Генриха Нёрдлингенского, в житии отца Зунд ера, а также за пределами местной традиции, по крайней мере у Анджелы да Фолиньо и Екатерины Сиенской. Метафора игры изучалась в работах Г. Люэрс (см.: Lüers 1966: 249—251) и М. Эгердинга (см.: Egerding 1997/2: 538—544). Не претендуя на полноту, выделим некоторые моменты, стороны средневекового понятия игры, чтобы дополнить ими наше понятие перформативной практики.
Итак, игра предполагает прежде всего спонтанную деятельность, свободную от прагматического целеполагания и доступную для наслаждения, незаинтересованного эстетического любования ею: «А внутри она (гора, Бог. — М.Р.) сама в себе играла струящимся золотом в неизъяснимой любви (ССБ 56)»; «Бог словно играет и смеется в добром поступке» (EDW/3: 364).
Игра распространяется на целое мироздание, хотя и центрируется вокруг человека. Троичный процесс понят как «игра» ипостасей внутри Божества, «играющего», в свою очередь, внутри себя самого: «О, как отрадно душа Христова в нераздельной Святой Троице играет» (ССБ 162); «Тогда взыграл Святой Дух к Отцу в великой щедрости» (ССБ 80); «Он играет в Своем отцовском сердце, как солнце играет в себе самом» (ChE2 35); «Сие у Меня от Моего игривого Божества, что Я делаю то, чего Мне только захочется» (ChE2 27); «Я — с Ним, так что Он воспринимает <...> игривый отблеск Моего вечного образа» (ЕО 448).
Христос «играет» с харизматиком, вися на кресте: «Когда ко Мне приблизилась смерть и Меня охватил ужас, в Мое сердце вторглась великая игра о грядущем веселье» (ChE2 31); «Сладостное Слово, раскинув руки на древе святейшего Креста, играло, обменяв смерть на жизнь и жизнь на смерть» (ЕС 14).
Мистическое единение между Христом и харизматиком происходит также в виде «игры»: «Так влечет Он ее (душу. — М.Р.) далее в потаенное место <...> и желает лишь с нею играть ту игру, какой ни тело не ведает, ни крестьяне за плугом, ни рыцари на турнире, ни Его любезная Матерь Мария» (ССБ 22); «<...> разве что захочет она, поистине всего упразднись и совлекшись, в божественных Моих объятиях лежать, и чтобы Мне с нею играть <...>, и ей вовеки во Святой Моей Троице душой и телом парить и досыта играть и как рыба в море утопать» (ССБ 160); «Часто играет так Бог в душе и с душой, и тотчас же отходит, как только душа захочет Его удержать» (БА 121); «Он разыгрывает с тобой любовную игру, и Ему мало этой игры» (с. 205 наст. изд.); «<...> Я не смогу продолжать с тобой Моей игры, как мог бы, если бы ты приорессой не стала» (с. 118 наст. изд.); «В тебе имею Мое любезное дело, оно для Меня — сладостная игра» (с. 244 наст. изд.).
Понятие игры включает в себя драматургические элементы. «Любовная игра» («minnespil») между Христом и душой (HS 20; FLG 286) является «театральной пьесой» («wartspil». — HS 469) и «струнной игрой» («seitenspil». — FLG 22). Применительно к последней уместно говорить о «полногласных звуках» («spildon»), «предзвучиях» («vordon») и «послезвучиях» («nachdon») (ME 131; с. 278 наст. изд.). «Игра» Бога не просто «разыгрывается», а «исполняется» («vorspilen») пред харизматиком (HS 182)[1066]. В таком контексте танцующий харизматик, скачущие насельники неба и пляшущий Бог (см.: ГС 25; ChE2 22), ибо они исполняют «трипудий» и водят «хоровод» («tripudium vel chorea». — AB 6), выглядят вполне органично.
Конечно, ограничивая себя анализом художественного текста, с полным правом можно говорить о возникновении и интенсивном развитии метафоры игры в монашеской литературе позднесредневековой Германии. Тиражирование этой метафоры является, однако, лишь внешним проявлением бурного развития стоящего за ней нового опыта, перформативной практики, в ходе смысловой экспансии, переименования и переподчинения себе всех сфер окружающего этот опыт, но до поры не затронутого им быта. Перформативная практика стремится занять, и в конце концов занимает, то самое место, какое в ранней Церкви отводилось ритуалу. Несмотря на то что харизматики придерживались всех ритуальных процедур (М. Эбнер, например, была фанатичкой Евхаристии), эти процедуры претерпели в их сознании и практике сколь незаметное, столь мощное перерождение, став не коллективным, но индивидуальным и, в полном смысле слова, монструозным явлением. Общая молитва становится поводом для индивидуальной медитации. Месса кульминирует в коллективной либо частной истерике.
1066
Ср.: «Молитвы праведников доставляют Богу радость и изрядное удовольствие. Не иначе, как какой-нибудь большой князь веселится и радуется, когда мимы (mimi) и жонглеры (joculatores) показывают ему свое искусство (artes) и разыгрывают перед ним различные игры (ludos), вот так же и Бог» (АВ 93).