Но тут Бог приуготовил для нее великое искушение. Ей начало мниться, представляясь очевидным и неизбежным, что ей не видать Бога вовеки. По этой причине ею овладело до того жгучее презрение к себе, что она не решалась даже взглянуть на небо и почитала себя недостойной того, что ее носит земля. Сие продолжалось с ней денно и нощно и так, что в том не было ни ослабления, ни перерыва, если только она по естественной необходимости немного не ела и не спала. Но даже и в тяжелой заботе и тесноте она никогда не оставляла упомянутой молитвы, благоговения, рвения, питаемого ею к Богу. И, прибавляя в Божией любви, приняла такое решение и волей своей утвердилась в нем окончательно: если бы ей довелось прожить до Судного дня, она и тогда бы не бросила своего делания и стремления к Богу, будь она даже не уверена в том, что Богу это угодно. Однако милостью Божией ей всё было ко благу, что бы ни встретилось. Что бы она ни увидела, ни услышала, от того ее любовь к Богу лишь возрастала, и она в своем сердце восхваляла Его непрестанно. Увидев радостного человека, она размышляла в себе: «Благослови тебя Бог! Справедливо — быть радостным, ибо Он для того тебя создал и определил, чтобы наслаждаться вечной отрадой и божественным ликом, коего я, несчастная, недостойна». Такую-то муку она испытывала с тех пор, как опускают «Аллилуйя»[204] даже до заутрени в Великий четверг. Наконец, ей стало столь скверно, словно у нее опять открылась горячка, и она, казалось, вот-вот разболеется, как уже недавно болела. Расхворавшись, она в тот день не совершала молитвы, как имела обыкновение творить ее в прочие дни. Ибо у нее был обычай — творить ее только в хоре, будучи даже настолько больной, что ее туда едва доводили. В силу привычки нигде более не исполнять своего правила, она в тот день его опустила по причине поразившей ее тяжелой болезни.
Ночью, перед заутреней, она привстала на ложе и решила вновь сотворить молитву, но так ослабела, что совершить ее не сумела. Не желая бросать, она принялась читать ее еще раз и тут услышала голос, говоривший ей с великой любовью: «Успокойся и позволь Мне дать тебе знать, о чем подобает просить». Она ужаснулась, ибо боялась, что это обман, но голос повторил те же слова. И тогда она замолчала и прислушалась, а голос снова сказал: «Моли о своих забытых грехах, и о своих неисповеданных грехах, и о своих неизвестных грехах, и о грехах, которые Ты боишься назвать. Молись также о том, чтобы стать с Ним единой, как Он и Отец были едины, еще до того, как Он стал человеком. Молись, чтобы между тобой и Отцом не осталось никакого посредничества. Проси, чтобы как Он ныне присутствует и является вечной пищей всего христианства, так Он тебе соприсутствовал и был твоей вечной трапезой. Проси, чтобы Он Сам пришел к кончине твоей, всё совершил и утвердил в вечности». Из этих слов она стяжала великую и непомерную радость, обрела силы в сердце и в теле, но снова сочла себя недостойной благодати и радости и не могла быть вполне уверенной в том, от Бога ли это. А когда служили заутреню, она же, оставшись в своем покое одна, была в нерешительности, то ей снова послышался голос над головой. Он пел по-немецки настолько дивно и сладостно, что ни то, ни иное: ни голос, ни словеса — нельзя было сравнить ни с одной из телесных вещей. Она встала и попыталась прислушаться, не сумеет ли как-нибудь понять эти слова. Но голос стал удаляться, и она уже не могла различить ни единого слова, и, куда бы ни обращалась на звук, ей неизменно казалось, что он доносится из другого конца. И тогда ей подумалось: «Господи Боже, я не могу представить себе, чтобы это было чем-то еще, кроме как вечной Твоей благостыней, которой Ты хочешь меня убедить, дабы у меня не осталось никакого сомнения». И больше она не слышала голоса, но искушение у нее было полностью отнято... С этих-то пор с ней всякий день случались новые знамения. Она стяжала новое ведение Бога, так что познала все чудеса до конца, которые Бог когда-либо сотворил в Царстве Небесном и на земле.
Тем же голосом она искусилась во всём, так что стала сведущей и преуспела во всяком искусстве, будь то в Писании или во внешних делах, разбираясь в них лучше, нежели все мастера, которые им обучались каждому по отдельности. А еще несомненно уяснила себе, как вечное Слово стало плотью в девическом теле. И узнала не менее ясно, в какой любви Он всё сотворил, сколь велико было блаженство и благо людей по причине Его рождества, и созерцала воочию, как мы стали Его членами, присоединились и прикрепились к Нему, словно сучья к стволу.
204