Когда она мне сие рассказала, я с удовольствием узнала бы и другое. Она же ответила: «Не могу сказать тебе большего, кажется, у меня было всего так много и в таком достатке, что с тех пор я не осмеливаюсь просить ничего подобного». Но потом она мне рассказала, что однажды ей показалось, что она видит нашего Господа, каким Он был во младенчестве, как Он сошел с алтаря, имея на Себе шелковую рубашонку такого же цвета, каким бывает коричневый бархат. Господь приблизился к ней скрыто от всех и сел на скамью, стоящую перед ней. А она вскочила из-за охватившего ее желания, как человек, вышедший из себя, притянула Его к себе, усадила себе на колени, уселась на место, где сидел Он, и принялась гладить Его, обнимать, хотя и не отважилась Его целовать, а потом сказала, исполнившись сердечной любви: «Ах, отрада моего сердца, можно ли я облобызаю Тебя?» Он же сказал: «Да, сколько захочешь, по желанию сердца».
Однажды она расхворалась, и ей показалось, что к ней явилась наша Владычица, но не принесла с собою Младенца. Она сказала ей: «Ах, Владычица, где же Чадо твое? Пойди и принеси Его мне!» После этого, во время Адвента, ей опять показалось, что явилась наша Владычица, принесла свое любезное Чадо и, подав ей Его в руки, сказала: «Вот, возьми и ласкай Его, как захочешь». О, сколь прелестным был Его вид, особенно шейка под Его подбородком — сия была такой нежной и лакомой! Тогда ей был задан вопрос, довольно ли она нацеловалась Его, как написано ранее. Она отвечала: «Да, ибо Он мне позволил». Об этом она рассказала как о некоем сонном видении. Но вполне вероятно, что она почивала в Боге.
То, что Господь наш таким образом выражал ей любовь, она понимала и воспринимала с признательностью. Впрочем, занимаясь молитвой, она к сему не сильно стремилась, ибо говорила: «Самый надежный путь, каковым должен следовать человек, заключается в том, чтобы остерегаться грехов и упражняться в добродетелях». Но однажды — когда большое распятие лежало на ступенях, очи у нашего Господа были прикрыты[246], конвент пел «Gloria in excelsis Deo», и едва воспели «Gratias agimus»[247][248] — ей было явлено, словно Он отверз Свои очи, обвел ими поющих и сказал укоризненным голосом: «Отчего вы не преклонитесь [передо Мной], не восхвалите и не возблагодарите Меня за те многие муки, которые Я претерпел ради вас и по вашей вине?» И тогда Его глава склонилась к ее голове, и у нее в голове начались боли, как написано выше.
В этот самый год у конвента была великая нехватка в вине и в зерне. Она полагала, что сие случилось по причине неблагодарности. Когда она была келаршей, помер ее брат. Она бы охотно, как следует, помогла его душе, да разболелась нога, присматривать за погребом ей стало уже не по силам. И тогда с нею случилось, что как будто пришел ее брат и позвал ее ко вратам, говоря: «Я привел тебе лекаря». Когда она подошла, то вот, там стоит некий юноша в белоснежном убранстве с жестяной банкой в руках, а в банке той — благородная мазь. Юноша ее хорошенько обмазал. Она тотчас поправилась и оставалась келаршей еще многие годы, склоняясь к тому, что тот юноша был ангелом ее брата и его душе зачем-то понадобилось то послушание, с которым она присматривала за погребом.
246
248