Однажды сия была обходчицей[563] и, когда должна была подниматься к заутрене, ей стало так тяжело, что она не смогла. Тогда ей сказал наш Господь: «Подымайся, Я тебе помогу». Она тотчас же поднялась, и ее сердце наполнилось божественной любовью. А когда она совершала обход, Он шел рядом с ней через весь дормиторий, [подходя] к каждой келье[564]. От Него источалось такое сияние и такое сверкание, что она даже не понимала, что делает — вот как пронзил ее этот свет. А утром к ней подошла одна из сестер, Элсбет Ортлибин[565], бывшая субприорессой. Сестра ей сказала: «Скажи, кто сегодня тебе помогал при обходе?» Она же не хотела той ничего говорить. Но та ей сказала: «Хоть ты и не желаешь мне отвечать, но видела я: с тобою шествовал Господь наш Иисус Христос, и от Него исходило такое сияние и такое сверкание, что в келье моей от Его света всё было светлей и видней, чем когда в ясный день солнце сияет ярче всего».
Как-то раз в монастырь пришла нянька, которая взрастила ее. Жены отправились к ней спросить ее о дитяти и говорили: «Скажи-ка нам, милая Кунигунда, случалось ли с тобой что-то особенное, когда ты за нею присматривала?» Та сказала: «Да, однажды сидела я около колыбели, облокотилась на нее и вздремнула над ней. И вот явилась жена удивительной красоты, какую когда-либо видели очи мои, и было на ней голубое одеяние. Сие одеяние было очень пространным. Если бы кто расправил его, то укрыл бы им целый мир. Она сказала мне: «Кунигунда, ты спишь?» И разбудила меня. Я ответила: «О нет, Госпожа». И она меня трижды спросила, сплю ли я. А я отвечала ей всякий раз отрицанием. Тогда она говорит: «Пускай сие дитя поручат тебе, поступай с ним со всей добротой. Я сама тебя награжу, и да будет известно тебе: сия станет добрым человеком и обратит многих грешников к покаянию». Ну, а я говорю: «Госпожа, кто же вы?» Она в ответ: «Аз есмь Мать милосердия». И едва она сие изрекла, так тотчас пропала, однако сердце мое было исполнено благодати, и я ходила за ребенком с еще большей любовью, нежели прежде. А однажды ночью над колыбелью воссиял свет, и гораздо ярче, чем сияние солнца. Он был настолько ярок, что его нельзя было вынести. Ну, я хвать колыбельку с ребенком и выбежала из светелки. Все же, бывшие в доме, мне говорили: «Кунигунда, что делаешь ты? Что случилось с тобой?» Я отвечала: «С небес сошел свет и хотел забрать у меня мое чадо. Свет был столь ярок, что я от него совершенно ослепла».
В день святого Алексия[566] сей особе было сказано Богом: все, кто отравляется во Аахен к Владычице нашей[567] и взыскует ее благодати, а равно благодати Чада ее в истинной христианской вере и в праведном устремлении, — ни единый из них не будет отлучен от Бога ни ныне, ни впредь. Также те люди, кто не совершает паломничества во Аахен, но стремится туда лишь в молитве и в благих помышлениях, кто туда бы отправился, если бы только сумел или отважился, особенно лица духовного сана, не берущие на себя смелость поехать, — все они до последнего сподобятся великой награды, и тем большей, если, не видя святыни воочию, направят на нее чувства и пожелания, намереваясь претерпеть все тяготы и опасности, относящиеся к путешествию, но вместо этого отправляясь во Аахен в молитве, исполнившись благоговения. Тогда сей особе захотелось узнать: сколько следует ежедневно молиться, если едешь во Аахен? И ей было сказано Богом: такой человек не может ничего опускать из обычной молитвы, но сверх того обязан ежедневно читать тысячу «Ave Maria». «Он не должен во время, каковое потребно ему для поездки туда и обратно, вкушать мяса, а должен совершать чистую и глубокую исповедь, принимать тело Господне и беречься от нестроений и свар». Господь наш сказал: «Духовные лица, заметь себе хорошенько, теряют награду вследствие раздражения. Если даже они Мне усердно служили, но пускаются в путь во гневе и нетерпении и, несмотря на сие, хотят получить сугубое воздаяние, то вот они наполовину утратили то, чего добились такими трудами».
Однажды сестра призналась: когда она пришла в монастырь, то хлестала себя пучками можжевельника, избивая себя часто и долго, пока не обломала о себя два подобных пучка. Когда от можжевельника ничего не осталось, она принялась стегать себя чертополохом, чьи семена колючи подобно иголкам, и хлестала ими себя целый год, покуда чертополох весь не растрепался и не обмяк. Затем взялась за чесалку для льна и так рьяно лупила ею себя, что из-под нее брызгала кровь. Этим она занималась столь долго, что сделалась совершенно больной и хворала потом, почитай, целый год. А как выздоровела, то взялась за ежовую шкуру. Временами она полосовала ею себя, да так, что не могла сего более вынести. Она говорила, что прожила в обители XX лет и не провела ни единого дня без страданий — по своей ли вине или по вине своих близких. Сия носила на себе власяницу, пока не получила некий недуг, так что она должна была ее снять. Когда же она совлекла с себя власяницу, то страдание всё равно продолжалось еще долгие годы. Во дни своей юности она обматывала себя волосяными веревками и цепями из стали. Пока оставалась в миру и для нее готовили ложе, то, собираясь возлечь на него, она брала доску, клала ее на ложе под простыни и сама укладывалась на нее, а когда утром вставала, то вытаскивала доску из-под простынь и прятала ее, чтобы никто не увидел.
563
564
565
567