С упоением я читала немецкую литературу, Гёте, Фридриха Шлегеля, Карла Кёрнера, и мне открывался удивительный мир истории, человеческих чувств, пороков и добродетелей.
Особенно сильное впечатление, почти шоковое, я получила от произведения Эмиля Золя – Нана. Оно оставляло странное послевкусие, и мне было категорически непонятно, считает ли сам автор свою героиню падшей девой или показывает читателю как зло, прикинувшись незначительным проникает под кожу человеку и там нарастает и множится точно агрессивный стафиллокок заполняет кишечник, после чего нормальное функционирование органа невозможно, а повреждение необратимо. И кто несет ответственность? Всегда ли человек решает свою судьбу? А кто он такой чтобы решать?
Другая книга, наполнившая меня энтузиазмом и вдохновением – Гений, Теодора Драйзера, где главный герой всю жизнь ищет себя, не обращая внимания или с трудом принимая естественные моральные нормы, женится и лишается удовольствия от бытия, при этом не теряя таланта, художественного вкуса и восприятия красоты, а позже утрачивает абсолютно всё что мог приобрести, карьеру, положение в обществе и жену. Автор приходит к выводу что любые препятствия преодолевает любовь, а также затрагивает вопросы о счастье как таковом и его суррогатах.
В книгах я находила ответы на многие вопросы, но вопросов становилось всё больше. Мальчики меня не интересовали, хотя в классе, подрастающие дети уже проявляли живой интерес к противоположному полу, и не брезговали вульгарными шутками. Я совсем не идентифицировала себя как женщину и не обрастала свойственными моему полу качествами, обаятельностью, нежностью, легким невесомым очарованием. Флирт сам по себе казался мне омерзительной игрой, и я делала всё возможное чтобы держаться от этого подальше. Правда, мне нравилось упражняться в едва заметном макияже, но тут не было никакого мотива привлечь или выделиться, а вот эксперименты с лицом, формой глаз, скул или губ, представлялись мне настоящим творческим порывом. Это приводило в бешенство учительницу географии, которая применяла категорически неприемлемые формы унижения перед всем классом, высмеивала и намекала на «шлюховатость» такого поведения.
Однако, моя сексуальность, развивалась значительно медленнее чем у других ребят. Я не исследовала своё тело, не прикасалась к отдельным его частям, и более того, эти мысли даже не приходили в мою голову. У меня не было желания выяснить как выглядит обнаженный мужчина или посмотреть хоть краешком глаза порнографию. Эротические сцены из фильмов, ни в коем случае не ассоциировались с любовью, я разделяла эти два понятия и в моём восприятии они никогда не пересекались.
Сам секс, о котором я узнала из уст мамы и бабушки, представлялся тягостной обязанностью, актом насилия, агрессии, занятием бесполезным и отвлекающим от насущных дел. В какой то степени, я так думаю и сейчас, несмотря на то, что Бог дал мне возможность пережить настоящую чувственную и в том числе плотскую любовь во всех её гранях и проявлениях.
Однако, моё хронически подавленное состояние, настойчиво препятствовало моей встрече с самой собой и очень долгие годы я этого избегала, как чёрт ладана. Я старалась быть удобной, хорошей и терпеливой девочкой, чтобы вдруг меня не обвинили и не отругали, за то что у меня могут быть свои чувства и потребности, которые, даже страшно подумать – не соответствуют запросам людей находящихся рядом. Я впитала страх с молоком. И теперь уверенно могу назвать это травмой, не причисляя себя к жертвам. Под травмой я понимаю чрезвычайную ситуацию при которой обычные стратегии самозащиты не работают. Таким образом, травма характеризуется максимальным бессилием в опасной, дискомфортной или непонятной истории.
Многое из того, что мне было непонятно, в семье я уточнить не могла. Рассуждения и выводы которые мне предоставляли были крайне противоречивы и сбивали с толку еще больше.
Так, например, мама говорила одно, а как я видела – делала совсем другое, что она при этом думала – наверняка являлось ещё чем то третьим.
Следовало бы спрашивать отца, как более вдумчивого и последовательного человека, но с переездом он отстранился, несмотря на свои обещания. Первые полгода он приносил фрукты и конфеты, интересовался учебой в школе, но позже, такие визиты становились все реже, и с отчаянной грустью я понимала, что все эти приходы были связаны с необходимостью закрыть гештальты с матерью, поговорить с ней, увидеть её, доложить что он бодр и весел, и с ним всё в порядке.
Ещё через некоторое время, у него появилась женщина. Моложе его лет на восемь, шустрая, маленькая, слегка напоминавшая болонку, работавшая в том же ресторане где он музицировал.