Конечно, я сама понимала что надо уходить. Незнаю почему я сделала тогда этот выбор. Почему не обняла маму, не сказала что понимаю её боль и гнев, не напомнила о том что ни один мужчина не стоит наших слёз и вражды, что мы должны поддерживать друг друга даже если ошибаемся, что мы самые близкие люди несмотря на чудовищные обстоятельства с которыми сталкивались, несмотря на наши недостатки и неправильные решения. Я хотела успокоить её, поцеловать дрожащие от ярости руки, погладить волосы, забраться к ней на колени, как в детстве, сказать что всё пройдет и это тоже. Но…вместо этого я хлопнула дверью, постаралась вернуть оскорбления которыми меня наградили в дорогу, и выкрикнув что то едкое, неподобающее и ядовитое я снова ушла, с таким же намерением никогда не возвращаться.
Далее началась настоящая семейная жизнь со всеми прелестями, почти как из фильмов ужасов.
Нам удалось снять что то среднее между флигелем и сараем в ужасном районе ближе к спуску на реку, обычно там жили наркоманы, маргиналы и прочие отбросы общества. Повсюду стояла вонь и смрад. Наше жильё состояло из комнаты в форме вагончика, если развести руки в стороны, они упирались в стену. Там стоял крохотный узкий шкафчик и две неудобные кушетки, отопления не было, но хозяйка дала нам старый электрический обогреватель который естественно почти не грел. К вагончику была пристроена кухня. Одна крошечная газовая конфорка, квадратный вдоль и поперек перемотанный скотчем стол, два таких же полуразвалившихся стула, стеллаж для круп. В углу кухни в тридцати сантиметрах от стола и конфорки располагался унитаз, с занавеской. Разумеется без дверей. Ни душевой кабины, ни холодильника. Впрочем холодильник нам был не нужен, поскольку деньгами на продукты мы почти не располагали. На стеллажах мы хранили гречневую и рисовую крупу, орехи, и яблоки. Мясо или молочные продукты ели только в случае если приходили к кому то в гости. Или если изредка появлялась лишняя пара сотен рублей, мы могли забежать на рынок и купить куриного фарша для котлет, которые само собой сразу были съедены. Из пельменей которые тоже удавалось купить лишь по праздникам я варила два блюда. Собственно сами пельмени отдельно, и тот бульон который оставался после варки я заправляла морковкой, которую обычно воровала у хозяйки из мешков со двора, и картошкой, таким образом получался суп.
Работать Алексей не хотел, объясняя это тем, что он рожден мыслить и устроен по брахманическому типу. А брахманы в Древней Индии они не работали, а давали знания людям. Знания он пытался дать и мне, ежедневно напоминая какая я никчемная, страшненькая, неказистая, с фигуркой как у мальчика, и некрасивой улыбкой, потом мы плавно переходили к моим бытовым качествам, плохая хозяйка, растяпа, не умею правильно мыть полы, замарашка, ко всему прочему слабая и мерзкая в целом.
Конечно, в какой то определенный момент он включал эмоциональные качели и начинал буквально носить меня на руках осыпая комплиментами и заботой. Дня два. А потом всё начиналось заново. Со временем стало еще хуже и при каждом своём неудовольствии он мог позволить себе дать мне пощечину, затрещину, или подзатыльник. В особо острых конфликтах, душил, бил головой о стену, выкручивал руки и швырял в меня всё что попадало в его поле зрения. Постепенно подобно запуганной собаке я выучилась шарахаться и дергаться от любого резкого движения, которое не имело ко мне отношения. Но тем не менее я оставалась.
Однажды я полезла протирать пыль на шкафчике и случайно обнаружила письмо которое он писал девушке в Германию. С этой девушкой он познакомился в тот период когда мы не общались, после ситуации с моей матерью. Я прочла о том как он скучает за ней, и не может забыть их встречи, как мечтает приехать к ней на мотоцикле, как умоляюще просит прислать ему фотографий потому, что те что есть, ему их мало….
Три дня я молча скрипела зубами, после чего с воплем и плачем пожаловалась ему на своё положение. Я требовала объяснений как, почему и зачем он пишет этой девушке, чего он от нее хочет, зачем живёт со мной.
Слова путались у меня в горле, я дрожала подобно осиновому листу и ничего не могло меня успокоить. Мне хотелось изорвать в клочья эти письма, расцарапать его физиономию, собрать вещи, и уйти восвояси, занять позицию взрослого и ответственного человека, наладить отношения с матерью. Мне так хотелось поступить по человечески.