Нет, я не буду такой.
А что же мой отец? С самого детства и до сегодняшнего момента я совершенно точно уверена, это необыкновенно талантливый, разносторонний, чуткий, умный и весьма благородный человек, которого я люблю всей душой и уважаю всем сердцем.
Человек который так и не родился, во всех своих ипостасях, не раскрылся и даже не смел помышлять о перспективах, процветании, карьере. Он сам себя оставил посредственным музыкантом, посредственным мужем, посредственным отцом. Он не позволил своему мужскому идти вперед. Наверно ему было страшно отстаивать успех, да и откуда взяться силам? Энергия берется из самого действия, но если мы его не совершаем она утекает куда попало. Или как он сам о себе говорит : Я не пессимист, я просто реалист. Ведь все равно ничего не получится. Зачем вы меня убеждаете в обратном?
Зачем ехать на конкурс певцов, там все подкуплено, да и столько профессионалов. Их огромное количество. Кому я нужен? А зачем идти к семейному психотерапевту? Ведь лучше всё равно не будет. Я вообще в них не верю. У них одна задача – заговорить зубы и выманить деньги.
Да, это была его реальность.
В детстве, насколько мне известно, папу били смертным боем за каждую провинность. Точнее бил дед, его отец, а мать, ныне покойная бабушка Эмма – никогда не заступалась, чтобы вдруг ненароком не уронить авторитет отца перед сыном.
Так он и рос, зашуганный, побитый, неуверенный, застенчивый. Не было в нём коммерческой злости, твёрдого духа, волевого усилия или способности менять ситуацию. Не могло быть. Подавленный, заранее обреченный на серость и путешествие по течению, он не мог ничего изменить. Даже если бы знал как, никоим образом не хватило бы смелости и решимости.
Как муж, это был очень своеобразный человек. Он не делал ничего плохого, а также не делал ничего хорошего. После моего рождения, мать отправила его спать в другую комнату, под благовидным предлогом кормёжки грудного ребёнка и необходимости несколько раз вставать за ночь. Отец безропотно согласился и не предлагал решить вопрос иным путём. Так они постепенно отдалялись. Я росла, но общей спальни у родителей не появлялось.
Поскольку мне никогда не доводилось видеть их спящими вместе, я искренне полагала что это правильно и само собой разумеется, а мама рассказывала, в царские времена, в дворянских семьях вообще было принято иметь раздельные спальни, и мужу не стоит видеть с утра свою супругу опухшей, с залипшими глазами, и неприятным запахом изо рта.
Всё это здорово звучало, и могло иметь какое то обоснование, но я уже будучи ребенком, понимала что основная причина дистанции между родителями вовсе не подражание каким то дворянам начала века, а конкретно органическая непереносимость отца моей матерью.
Он как будто не замечал этого, или ему удобно было не замечать. Скорее всего второе, ведь обозначив ситуацию разделения с женой как проблему, пришлось бы её решать, сталкиваться с неоднозначными сложностями, вскрывать все недоразумения, противоречия, договариваться, или того хуже, менять привычки, образ жизни, одним словом выходить из зоны комфорта, а это очень большое неудобство. Поэтому, негласно было решено что удобнее таки почивать отдельно, и не обсуждать истинный источник этого явления.
Отца можно назвать пассивным, меланхоличным и угрюмым человеком. В отдельные моменты он конечно мог веселиться и шутить как никто другой, искрометно, ярко и живо. Всё таки потенциала в нём было много, хоть и невостребованного. Он работал музыкантом, но не в консерватории, и не на концертах, а как правило в кабаках, на свадьбах, банкетах и прочих мероприятиях.
Голос его был потрясающе мягок, глубок, с бархатными нотами и обволакивающим тембром. Для меня до сих пор остаётся загадкой, почему располагая такими многообещающими данными он просидел в ресторанах распевая дешёвый шансон и развлекая всякую пьянь вперемешку с местными бандитами.
Возвращаясь домой, как правило за полночь, он норовил быстрее поесть и юркнуть к себе в комнату. Если не находил готового обеда, молча жарил картошку. Иногда мы просыпались от запаха и мама недовольно ворочаясь непременно отмечала:
- Ты смотри, опять жрёт. Опять оставит на столе крошки. Ты спишь? Может и мы сходим поедим?
Я радостно подлетала на пружинистом матрасе, откидывала одеяло, и мчалась на кухню.
Это были единственные моменты когда мы могли разделить трапезу вместе и представить себя семьей.