Много и страшно умирали люди, оставались пустыми дома. Мы с братом собирали по Ижоре покойников, обходили дома. Если хозяева умирали – деревянный дом на снос, а дрова раздавали людям, которые не могли сами себя обеспечить. В жутко суровую зиму 1941-го на берегу Невы вырубили все деревья.
Завод им.Ворошилова, где работал папа, был недалеко от завода «Большевик». Папин завод перешёл на казарменное положение, да и многие заводы так работали. Я часто ходила к папе, чтобы отнести какие-то продукты. А пройти надо было 15 километров, так что я с утра уходила и только к вечеру возвращалась – ходьба в одну сторону занимала 4–5 часов. Очень тяжело и очень страшно. Папа на заводе питался. А нам так и выдавали по 125 граммов хлеба на человека до конца 42-го, потом уже стали прибавлять по 25 граммов, затем – по 50. В магазин за продуктами я уходила в 5 часов утра. Встану и иду занимать очередь. Магазин был в Соцгороде (сейчас п.Металлострой). Тогда там всего 4 дома было. В одном из них был магазин. Очереди длинные, стоять приходилось долго: подходит человек, у него берут карточку, вырезают талоны на хлеб, сахар, крупу. Крупы можно было купить не больше килограмма. Сейчас всё продается в упаковках, а раньше – из мешка совочком по пакетикам развешивали. Но в основном все ходили со своими торбочками – тканевыми мешочками. Кроме хлеба, брали, если повезёт, сахар, крупу: овсянку, пшено, перловку (риса не было). Нам в Усть-Ижоре страшно было до конца 1942-го, потому что часто обстреливали. А потом уже в основном стреляли по городу, по заводам.
Лёд в 1942-м сошёл только в мае. Если во время обстрела снаряд попадал в Неву – оглушённая рыба всплывала кверху. Все, кто только мог, на лодках ехали собирать эту рыбу. Большим подспорьем было. Все, конечно, радовались: во-первых, потому что снаряд не попал ни в чей дом, а второе – рыба, люди могли питаться.
Кормлением нашим руководила мама. Каждый день она давала картошинку и полкусочка хлебца утром и в обед, а вечером обязательно сухарик и чай. Сахара – одну ложечку. До войны, до казарменного положения, за столом всегда такой порядок был: собирались все на кухне, и первым начинал кушать папа – это был закон. После него можно было приступать к еде и нам: брату Саше, сестре Маше и мне. Накладывала еду мама. А в блокаду есть всё время хотелось. Выживали так. Меня сельсовет послал работать в колхоз им. Маркса Гёльца, на правый берег Невы. Дали в подчинение 9 детей от 8 до 12 лет, мне 16 лет было (самая старшая), мы рвали лебеду, делали пучки и грузили в машину. Военные пригнали четыре «полуторки» с прицепами, загруженные ёлками и еловыми лапами. Большие лапы разбирали на веточки и тоже вязали в пучки, наполняли мешки и развозили по предприятиям в Ленинграде. К концу 42-го у нас уже и щавель, и лебеда, и хвоя еловая впрок были заготовлены. На всех заводах из крапивы, лебеды, хвои делали витаминный напиток. В начале смены на проходной любой рабочий обязан был кружку этого отвара выпивать. Иначе и по пропуску не пропускали. В самую страшную пору ели сныть, крапиву, лебеду, как только она показывалась из земли. Из крапивы варили щи, пекли оладьи. Мама зелень пропускала через мясорубку, добавляла чуть-чуть муки и из этого теста делала блинчики. Как она старалась, чтобы всем было хорошо! Всем хотела угодить. Вечная ей память!
В январе 1944-го, 27-го числа, город был полностью освобождён от блокады. Началась стройка. Надо было всё восстанавливать. Работали не по 8 часов, а по 10. С фронта возвращались раненые, а наш медсанбат (55-й армии) пошёл вслед за фронтом.
Первое, что у нас появилось – это собака. А случилось так: шёл мимо нас какой-то мужчина с собакой. Вдруг с ним случилось что-то, и он упал. Его подобрали, увезли, а собака осталась, ну мы и взяли её себе. Но прожила она недолго – очень старенькая была. Потом у нас появилась Зельда, немецкая овчарка.
Об окончании войны мы узнали неожиданно. Папа болел, лежал дома, я собиралась на работу, мама – в магазин. Вдруг по радио объявляют конец войны. Стали мы обниматься, целоваться, чуть не плясать – столько было радости! И верилось, и не верилось! Не верилось потому, что, несмотря на объявленный мир, бои всё ещё шли. Не хотел фашист сдаваться. Ещё гибли наши люди. Возьми злую собаку – чем больше её бьют, тем больше она огрызается. Так и тут: мало того, что врагов в их же логове побили, так они всё равно пытаются что-то доказать.