Старик замолчал и смахнул грубою рукою что-то вроде слезы, блеснувшей на его черных огненных глазах. Ансельм был глубоко тронут.
— Но каким же это образом? — спросил он с любопытством. — Как снимется это проклятие? Не могу понять? Повторите мне это предсказание.
Радок исполнил его желание и, произнеся с восторженным выражением последние строчки, замолчал, значительно посмотрев на собеседника.
— Друг, — заговорил он наконец, ближе подвигаясь к Ансельму и сурово вглядываясь в кроткие голубые глаза старого швейцарца, — друг, настало время. Ваша малютка отвратит роковой жребий: в ней заключаются невинность и молодость, знатность рода и незапятнанное имя. Нет, не уходите в страхе, — прибавил он, видя, что Ансельм вскочил на ноги при этих словах, — я не выдам вас. Нет, я помогу вам и выведу на дорогу при первом рассвете дня. Но и не думайте меня обмануть. Когда вы приближались еще к этим воротам, как только взгляд мой упал на эту малютку, я все уже знал. И более того мне известно. Я знаю, что ею одною может быть снято проклятие и выполнено предсказание. Ваша малютка будет спать эту ночь в Штофной комнате.
Ансельм содрогнулся и отшатнулся от своего собеседника.
— «Будет обвенчан с тою, которою будет избавлен», — повторил Радок хриплым голосом, не спуская глаз с Ансельма. — И чего вы боитесь за нее? Она только спокойно проспит в покойной постели. Какое влияние могут иметь темные силы на непорочного ребенка? Клянусь честью! От вас зависит доставить ей счастливую будущность. Можете ли вы сделать для нее что-нибудь лучше того?
«И в самом деле, что он может для нее сделать?» — размышлял старик о своей нежной питомице, высокого рода, нежного воспитания. — «Неужели ей терпеть жестокую борьбу жизни в бедности?» Он раздумывал о ее детском возрасте, о своей дряхлой старости… и не мог более колебаться. Торопливо протянулась его рука и крепко была пожата рукой древнего служителя.
Ни слова более ими не произносилось. Оба курили свои трубки в молчании. Но вот Радок встал и засветил свои старинный роговой фонарь, Ансельм махнул рукою малютке. Ее усталость уже миновалась. Она весело подбежала к нему, ее шелковистые волосы развевались как тонкая вуаль вокруг ее очаровательного личика, она смотрела прямо ему в глаза и ее глаза были полны радости и жизни. О! ей непременно предстоит долгая-предолгая жизнь, жизнь счастия и любви!..
Картина вторая
Небольшая комната в замке, вся убранная штофом. Большая кровать под штофными занавесями. Два старика и одна девочка входят в дверь. Яркими, даже и тут ясными буквами начертаны слова на одном только непокрытом месте стены. В комнате нет ничего страшного, напротив, все тут показывает почти английский комфорт. Малютка в восторге и осыпает стариков вопросами.
— Неужели это правда, милый Ансельм, что я здесь буду ночевать? Эта хорошенькая комната для меня одной? Вот опять у меня будет настоящая постель! Сколько ночей прошло с тех пор, как я спала на настоящей мягкой постели!
Еще несколько минут и малютка приютила свою прекрасную голову на штофной подушке. Еще несколько минут и она бессознательно оставлена одинокою в этом заколдованном здании. Ансельм хотел остаться при ней и стеречь ее всю ночь, но Радок, боясь малейшего нарушения предсказания, не позволил ему оставаться в замке и насильно утащил его в свою избушку и замкнул дверь…
Картина третья
Та же комната — штофная комната. Но какими словами описать ужас этой сцены, от которой кровь стынет в жилах?
Тусклый, призрачный свет освещает это пространство — слабый, зеленоватый, болезненный свет, воздух наполнен туманными призраками; громадные головы с едва обозначенными, искаженными формами, лица с выражением адских, безобразных, мрачных ужасов, руки скелетов с когтями. На полу извивается чудовищная зеленая змея с налитыми кровью и страшно-человеческими глазами, преследует громадную кошку, черную, как смерть, с длинною-предлинною шерстью и кривыми рогами, которая в свою очередь изгибается для уничтожения животного, имеющего сходство с собакою, но с человеческими глазами и зеленоватой шерстью. Смешанные звуки криков, стонов, воплей, воя и шипенья. Посредине прелестная девочка скорчилась в смертельном ужасе на темной штофной подушке, она сидела, подняв голову, даже ее губы побелели от ужаса, ее блестящие глаза широко, широко таращились, как будто и закрыться опять не могли, ее нежное, спокойное дыхание судорожно сжималось в горле, словно в предсмертной тоске… Проходили часы, а эта адская суматоха не прекращалась, и эти невинные глаза становились еще упорнее в смертельной тоске. И когда мало-помалу ускользали ужасные призраки, тогда в комнату стали прокрадываться более молчаливые видения.