Юнга повесил на плечо ружье стволом вниз, взял Пеструшку по-кавказски — за ноги — и скрылся в густом кустарниковом подлеске.
— Нет, отчаянная молодежь все-таки нынче пошла, — вздохнул капитан. Ничего для них особенного трахнуть вот так и — готово.
Мы молчали, ожидая выстрела, но прошло минут десять, и вдруг из кустов вышел юнга, опустил на траву живую и невредимую Пеструшку и прислонил ружье к дубу.
— Вот если бы влет стрелять, — смущенно забормотал он, — тогда другое дело. Вроде бы на охоте. А то я ее на мушку беру, а она травку щиплет… Может, кто-нибудь подкинет, а я ударю, а? Влет чтобы… А?
— Навязалась ты на наши головы, — с остервенением сказал капитан бродившей возле нас Пеструшке. — Чтоб тебе и твоей хозяйке пусто было, идол ты пернатый.
В тот день мы снялись со своей стоянки. Упругая бронзовая струя Луха вынесла нашу лодку на широкий серебристый плес Клязьмы, и уже ее плавное величавое течение повлекло нас дальше вниз.
За полдень на высоком правом берегу показалось село. От него, как желтые ручьи, сбегали к воде по косогору протоптанные в траве дорожки. По одной из них, неся на коромысле пестрые половики, спускалась женщина.
Капитан вдруг резко крутанул кормовым веслом и направил лодку к берегу. Женщина и лодка одновременно сошлись у дощатого плотика.
— Здравствуй, хозяйка! — приветливо крикнул капитан.
Женщина засмеялась — была, видно, веселая — и шлепнула половики на мокрый плотик так, что на нас полетели брызги.
— Здравствуйте, горемычные! — сказала она сквозь смех. — Издалека, знать, плывете. Вон как прочернели.
— Слушай, хозяйка, — серьезно заговорил капитан, не настроенный, как видно, на веселый лад. — Купи у нас курицу.
— Ку-урицу? — удивилась женщина. — Да на что она мне? У самой их полон двор.
— Купи, — настаивал капитан, вытягивая за ноги из-под скамейки Пеструшку. — Хорошая курица. Всеми статьями вышла. Смотри, разве плохая курица?
Мы наконец поняли замысел капитана.
— Из всех курочек курочка, — сказал юнга.
И уж такая веселая, шустренькая, бойкая, — подхватил я.
— И несушка хоть куда. Яйцо кладет крупное, чистое, — добавил капитан.
— Молодая курочка. Гребешок, смотри, яркий, не синюшный, — заключил боцман.
— Да ведь, поди, краденая, — усомнилась женщина. — Нет, не нужна мне ваша курица. Наживешь с ней беды.
— Экая ты неудобная, — досадовал капитан. — Ну, не хочешь купить, возьми так. Она нам тоже не нужна.
— А коль не нужна, так в котел ее — и вся недолга, — опять засмеялась женщина.
— Мы не едим мясо, — серьезно сказал юнга.
— Больные, что ли?
— Вроде… — неуверенно сказал боцман.
— А с виду не похоже, — оглядывая его, продолжала смеяться женщина.
Капитан между тем не терял времени даром. Он незаметно для нее уперся веслом в плотик, потом со словами: «Да ты, хозяйка, пощупай, какая она сытенькая», передал ей в руки Пеструшку и вдруг резким толчком отпихнул лодку чуть не на середину реки. Я в лад ему ударил распашными.
— Ловко сработано, — сказал боцман.
А на плотике с Пеструшкой в руках стояла женщина и что-то кричала, но мы были уже далеко, и только одно слово донес нам ветер, докатили серебристые волны:
— О-зор-ни-ки!..
Моряна
Серый дождь и серый асфальт провожали меня из Москвы. А друзья говорили:
— Ну зачем? Ну куда? Ну почему на Каспий? Там, наверно, начались штормы и дует эта… как ее?.. моряна. Лучше бы ты не ездил.
— Моряна? — зачарованно переспрашивал я.
И что-то нетерпеливо напрягалось во мне, как стрелка электрических часов перед очередным прыжком. Мне было весело смотреть на зеленый монолит состава и знать, что еще несколько минут — и он понесет меня через ночное полудремотное покачивание на полке, через поглощающее бдение у окна, через невинную полуправду дорожных разговоров, через грусть случайных встреч куда-то вдаль, к отрешению от всего привычного, чтобы с обтоскованной радостью мне обрести его вскоре вновь.
Пора!
Зашипело под вагонами; люди, точно подхлестнутые, быстро побежали по перрону, и проводники уже встали на подножки. Им, вечно уезжающим и приезжающим, не понятно волнение пассажиров, и поэтому они снисходительно насмешливы с ними:
— Ну-ну, прощайтесь скорей. Поехали.
Да, скорей, скорей! Утробно загудел электровоз. Потом почти неощутимо дрогнул пол под ногами, в дверном проеме сдвинулся фонарный столб, и начался этот долгожданный усладительный переход от покоя к всепокоряющему движению.