Прождав пять минут, Тайе услышал глухой скрежет. Он приготовился нажать спуск, но футляр был недвижим. Зато одна за другой всплывали остальные мины. Тайе не сводил глаз со своей избранницы. Прошло тридцать пять минут. Совершенно окоченев, он вынырнул, чтобы передать камеру другому. Фарг схватил ее и поспешил вниз, но тут же вернулся.
— Этот чертов шар всплыл раньше, чем я подоспел, — сообщил он. — Должно быть, нарочно выжидал, когда никого не будет.
Мы попросили Рикуля сделать новый заход и сбросать еще четыре мины. Я объяснил ему, что мы удачно сняли, как ставятся мины, Фредерику Дюма больше не надо быть всадником. Командир «Рубина» улыбнулся и повторил маневр. На этот раз с камерой дежурил Дюма, освобожденный от роли рыбы-лоцмана при железной акуле.
— Смотри не ошибись, когда будешь выбирать! — напутствовали мы его.
Дюма успокоительно помахал нам рукой, над водой мелькнули его ласты, и он ушел вниз. Время шло, а Диди не возвращался. Мы понимающе переглянулись: мины опять решили надуть нас. Ну что ж, наладим постоянную смену на месте под водой, чтобы ни на минуту не выпускать футляр из поля зрения. Нырнул первый сменщик; Дюма вернулся и доложил, что остальные три мины всплыли, а его коварная избранница затаилась в своей коробке. Второй раз нам из четырех мин попалась самая ехидная!
Подводные пловцы сменялись каждые десять минут. Возьмем упрямицу измором, пусть убедится, что сопротивление бесполезно. Наконец футляр что-то проворчал, и рогатый мяч поплыл кверху. Мы прождали его целый час. На экране весь маневр длился девяносто секунд.
Через пять лет у Группы подводных изысканий был уже свой небольшой штаб в трехэтажном здании на территории военно-морской верфи. Отсюда было видно стоянку обеих наших плавучих баз. В первом этаже размещались компрессорная, экспериментальные компрессионные камеры, фотолаборатория, механическая мастерская, трансформаторная установка, гараж и помещения для подопытных животных. На втором этаже находились чертежная, склад и жилые комнаты личного состава. На третьем — канцелярия, физическая, химическая и физиологическая лаборатории и конференц-зал, украшенный некоторыми из наших трофеев: судовые колокола и штурвалы, ионическая капитель и греческая амфора — все поднято со дна моря. Наконец, сквозь все три этажа проходила камера для подводных пловцов, в которой можно было создать давление, отвечающее глубине в восемьсот футов.
Военно-морские силы других стран предоставляли своим аквалангистам куда больше места. У нашего здания было то преимущество, что в нем мы ощущали тесный контакт с плещущимся под самыми нашими окнами морем. Все, кто работал в этом доме, от чертежника до санитара, были одновременно подводными пловцами; мастерские и лаборатории могли в предельно короткий срок переделать сухопутную технику для работы в море.
Если аквалангисты — будь то военные или гражданские — попадали в беду, их везли к нашим врачам. Пациентов, пораженных кессонной болезнью или параличом, мы направляли в физиологическую лабораторию, где их под наблюдением экспертов подвергали рекомпрессии в кессоне. Весь наш штат приходил посмотреть, как пациент, пройдя лечение, прыгал от радости. Санитары всякий раз любезно предлагали исцелившемуся его костыли, а он отвечал веселой бранью и обещанием забросить «эти палки» подальше в море.
Среди заданий, выполненных Группой подводных изысканий, вспоминается одно, особенно неприятное: подъем со дна моря утонувших летчиков.
В мглистый летний день на Средиземноморье экипаж двухмоторного военного самолета был сбит с толку миражем и машина на полной скорости врезалась в волны. Пилота (он был моим другом) выбросило; потом рыбаки подобрали его тело. Самолет пошел ко дну. Нас попросили отыскать тела второго пилота и штурмана.
Могила была отмечена на поверхности радужными разводами сочившегося из бака бензина. Дюма сходил на разведку и на глубине ста двадцати футов на фоне ржаво-коричневого дна заметил светлый корпус самолета. Он стоял торчком; пропеллеры сорваны, капоты вспороты, в кокпите зияющее отверстие, пробитое телом выброшенного летчика. Вокруг машины сновали серебристые рыбки.
Я заснял место происшествия со всех сторон и увидел второго пилота. Он сидел с широко раскрытыми глазами в бывшей кабине. Счет моих погружений достиг к тому времени тысячи, но я впервые видел утопленника. Жутко было глядеть на спокойное, мудрое выражение его лица. За спиной мертвеца вздулся купол парашюта.