Как-то раз, заканчивая съемки спинорогов, мы с Дюма вдруг оцепенели от ужаса — ощущение неприятное и на суше, не говоря уже о морской стихии. Зрелище, которое предстало нашим глазам, заставило нас остро осознать, что не защищенному скафандром человеку не место в подводном царстве. В мутной толще в сорока футах от нас мелькнуло свинцово-белое брюхо двадцатипятифутовой белой акулы Carcharodon carcharias, единственной акулы, которую все знатоки в один голос называли завзятым людоедом. Дюма, исполнявший роль моей личной охраны, мигом очутился рядом со мной. Чудовище медленно приближалось. Я утешал себя тем, что баллоны со сжатым воздухом, укрепленные у нас на спине, заставят хищницу помучиться несварением желудка.
Вот акула увидела нас. А дальше случилось такое, чего мы меньше всего ожидали: хищница перепугалась насмерть, выбросила облачко испражнений и пропала.
Дюма поглядел на меня, я на него, и мы расхохотались. С того дня мы прониклись самонадеянностью, которая перешла в непростительное легкомыслие. Мы позабыли обо всех мерах предосторожности и отказались от взаимной охраны. После новых встреч с острорылыми, тигровыми, сельдевыми и тупорылыми акулами наше самомнение только выросло: они неизменно удирали от нас. Проведя несколько недель в архипелаге Зеленого Мыса, мы окончательно уверовали, что все акулы трусливы. Это были настолько малодушные особы, что они не могли даже спокойно подождать, пока мы их снимем.
Однажды я стоял на мостике, наблюдая, как эхолот вычерчивает рельеф дна Атлантического океана у побережья Африки на глубине девяти тысяч футов. Как обычно, отражался слабый вторичный сигнал от проницаемого слоя, простирающегося на глубине тысячи двухсот футов. Этот слой — одна из удивительных новых проблем океанографии, загадочный свод, перекрывающий морское дно. Днем он держится на глубине двухсот — трехсот саженей, ночью поднимается ближе к поверхности. Связь между высотой слоя и сменой дня и ночи побудила некоторых ученых предположить, что речь идет о пласте живых организмов, настолько огромном, что его трудно себе представить. Следя за таинственными каракулями на бумажной ленте, я вдруг увидел три жирные линии, отвечающие трем расположенным друг над другом слоям в толще воды. В голове проносились самые невероятные догадки, но тут на палубе закричали: «Киты!»
Возле «Эли Монье» кружило стадо неуклюжих бутылконосов.
В прозрачной воде были отчетливо видны массивные темные туши с блестящей круглой головой. Их выпуклый лоб в самом деле напоминал бутылку. Всплывут, пустят к небу высокие фонтаны и ложатся отдыхать. Губы китов были искривлены, словно в застывшей улыбке, и углы пасти почти достигали крошечных глаз, придавая чудовищам странно лукавый вид. Дюма побежал на гарпунерскую площадку на носу судна, а я зарядил камеру новой лентой. Нырнув, киты снова направились вверх. Один из них появился футах в двенадцати от Дюма, и он изо всех сил метнул гарпун. Наконечник вонзился в тело бутылконоса около грудного плавника. Брызнула кровь. Кит стал медленно погружаться. Мы вытравили сотню ярдов троса, который соединял древко гарпуна с большим буем. Буй заскользил по воде. Бутылконос был загарпунен надежно. Его приятели как ни в чем не бывало качались на волнах вокруг «Эли Монье».
Вот из воды показалось древко гарпуна, а теперь исчезло. Кит скрылся, и буй пропал. Взяв бинокль, Дюма полез на мачту. Мы решили ориентироваться на остальных китов, полагая, что они не оставят в беде раненого товарища.
Наконец Либера, наш зоркий радист, обнаружил буй, а рядом с ним и кита. Гарпунное древко торчало, как зубочистка, и бутылконос казался невредимым. Дюма выпустил в него две разрывные пули. Остальные киты окружили раненого, взбивая хвостами порозовевшую воду. Только через час нам удалось выловить буй и закрепить гарпунный трос на палубе.
Берег пропал из виду, под килем тысяча пятьсот саженей воды. Бутылконосы продолжали нырять и пускать фонтаны. Мы с Тайе тоже решили нырнуть, чтобы добраться по тросу до кита; он был не такой уж большой.
Вода была бирюзовая, на редкость прозрачная. Идя вдоль троса, мы добрались до нашей жертвы. Из пулевых отверстий в туше струйками била кровь. Я поплыл к остальным китам; они задрали хвосты кверху и нырнули отвесно вниз. В этом характерное отличие бутылконоса от дельфина — тот ныряет под углом. Я прошел за ними около ста футов. Вдруг подо мной промелькнула пятнадцатифутовая акула, вероятно привлеченная запахом крови. Где-то в глубине за пределами видимости простирался загадочный слой; поодаль мирно паслось стадо морских великанов; кругом сновали акулы. Надо мной в серебристом сиянии плавал вокруг умирающего кита Тайе. Я неохотно повернул обратно к судну.