Поэтому моя критика романа — не критика «слева», а «справа». И бормотать о том, что «тоталитаризм наступает, фашизм среди нас» я не буду — потому как за этим следует известное народное «А чё ж вы так воровали-то, как в последний день?». Есть старая история с разведчиком Абелем, которого после обмена на Пауэрса никуда не выпускали, но просили иногда консультировать сложные случаи. Его как-то застали в ужасном расположении духа. Оказалось, что нужно было убрать одного сотрудника, и Абель расстраивался: «Да нет, ведь что придумали — войти в каюту под видом стюарда, завернуть гантель в полотенце и стукнуть по голове. Ну, если проштрафился — убрать нужно. Без вопросов. Но уровень-то, уровень»!
Беда в том, что с этим уровнем плохо не только у оппонентов, но и в романе. Страшная и великая тема превратилась в неловкий текст. Превращению в весёлый памфлет мешает обильный пафос, а настоящему откровению о безумном времени девяностых мешает серьёзность конспирологии. Не было бы замаха на рубль, не было бы у меня копеечной досады.
А лучшим, что написано нефти пока остаются несколько страниц в романе Пелевина «А Хули», где лиса-оборотень и волк-оборотень воют среди пустынных снегов, выкликая переставшую бить из-под земли нефть.
Извините, если кого обидел.
27 декабря 2007
История про агрегат
Можно увеличить и насладится германским инженерным гением образца 1924 года.
Извините, если кого обидел.
28 декабря 2007
История про Вознесенского
Вознесенский А. Собрание сочинений в пяти томах. Том пятый. — М.: Вагриус, 2002. — 448 с.
С чувством ужасной неловкости перечитал Вознесенского.
Начал-то я читать случайный том его собрания сочинений, разбирая книги. И вот всё оказалось безвкусно, причём даже без ретроспекции (То есть, если делать поправку на время). Причём это потеря вкуса вполне годная для клинического описания, для всякого учебника.
«Когда греческий Нобелевский лауреат поэт Элитис второй раз выдвинул меня на Нобелевскую премию, обеспокоенная Лил Деспродел, черная жемчужина Парижа из круга левой элиты, с которой я ездил на юг в дом Пикассо, провела со мной беседу. «Неужели ты примешь премию?! Это же конформизм, это буржуазно, ты же поэт, нельзя, чтобы тебя покупали…» — «Не волнуйся. Премия мне не грозит. Пойдем есть устрицы»».
Причём вся книга оформлена в жанре "Одноклассников. ru" — только там фотографии выглядят как "Я и Эйфелева башня", "Я и пирамиды", Я и Биг Бен", а в собрании сочинений Вознесенского — "Я и Воннегут", "Я и Жаклин Кеннеди", "Я и Папа Римский".
Отключение вкуса произошло давным-давно, просто прежнем, небогатом событиями мире, это было не так заметно. Ну, это как горький растворимый кофе с подсластителем в пластиковом стаканчике. Если ты шёл полдня по лесу, и вышел промозглой осенью на станцию, то там этот кофе — дар богов. Но если у тебя есть выбор, ты в городе, то этот кофе всё же — дрянь, разрешённый воздух.
Меж тем он, этот растворимый химический кофе, остался ровно таким же. Всё это было — и уберите Ленина с денег, и проч., и проч.
При этом встречи Вознесенского со знаменитостями на всех континентах мне кажутся сейчас ужасно дурно описанными: он не съедает предложенные судьбой яблоки, а надкусывает и бежит дальше — как в старом анекдоте про воровство. У злого и часто несправедливого, однако ж умного Юрия Карабчиевского есть такое место: "…Божественное остроумие — это никак не способность к каламбурам. Каламбур не только не исчерпывает остроумия, но в некотором роде его исключает. Поговорим немного об этом предмете. Начнем с того, что остроумие бывает двоякого рода. Есть способность составлять остроты и шутки с помощью определенных известных приемов: игры слов, созвучий, совмещений несовместимого. Эта способность есть знание самих приемов, сознательное или интуитивное, и привычка, умение ими пользоваться.
Это — каламбурное остроумие… Здесь всегда, сквозь самую яркую краску, просвечивает четкий логический пунктир, и любой, как угодно запутанный клубок может быть размотан к исходной точке…