Над городом шёл вечный дождь, молнии били там и тут, электризуя влажный и душный воздух Метрополитенска.
Но этого не замечали Мэри и Карлсон.
Простыни были смяты и влажны. Штаны Карлсон повесил на люстру, и пропеллер, жужжа, исполнял роль вентилятора. Вещи Мэри были разбросаны по всей комнате, а зонтик воткнут в цветочный горшок.
Он обнял её всю, и его губы были везде. Карлсон жадно целовал Мэри в трогательную ямочку под подзатыльником, и она скрикивала, смыкая ножки на его спине…
И вот уже, утомлённая голова Мэри лежала на груди Карлсона.
Карлсон погладил её гладкие и блестящие как у куклы волосы, и, глядя в потолок, спросил:
— Это ведь на всю жизнь, правда?
— Конечно на всю жизнь, — согласилась Мэри. — По крайней мере, пока ветер не переменится
Извините, если кого обидел.
23 февраля 2007
История про котов (хорошо забытое старое)
По утрам старший оперуполномоченный пел в сортире. Он распевал это своё вечное, неразборчивое тари-тара-тари тари-тари, которое можно было трактовать как «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, и вместо сердца пламенный мотор, малой кровью, могучим ударом» — и всё оттого, что старший оперуполномоченный любил марши — из-за того, что в них проросла молодость нашей страны.
А вот помощник его Володя, год назад пустивший оперуполномоченного к себе на квартиру, жалобно скулил под дверью. Мрачный и серый коридор щетинился соседями, выстроившимися в очередь.
— Глеб Егорыч, люди ждут — пел свою, уже жалобную, песнь помощник Володя. Утренняя Песнь Володи вползала в дверную щель и умирала там под ударами высшего ритма — тари-тари-пам, тари-тари-пам.
Старший оперуполномоченный выходил из сортира преображённый — весёлый, бодрый и похорошевший. Он был уже в сапогах, а на лацкане тускло светилась рубиновая звезда — младшая сестра кремлёвской. Очередь жалась к стене, роняя зубные щётки и полотенца. Соседка Аничка, замирала в восхищённом удивлении. Аничка была вагоновожатой и боялась даже простого постового, не то что старшего оперуполномоченного подотдела очистки города от социально-опасных элементов.
Но старший оперуполномоченный уже надевал длинное кожаное пальто, и Володя подавал ему шляпу с широкими полями. Каждый раз, как шляпа глубоко садилась на голову старшего уполномоченного, Володя поражался тому, как похож Глеб Егорович на их могущественного Министра.
Даже маляры, перевесившись из своей люльки, плющили носы о кухонное окно. Всё подчинялось Глебу Егоровичу.
Иногда старший оперуполномоченный отпускал машину, и тогда они с Володей ехали вместе, качаясь в соседних трамвайных петлях.
— Ну, в нашем деле ты ещё малыш, — говорил старший оперуполномоченный Володе наставительно.
И Володя знал, что действительно — малыш. Вот Глеб Егорович в этом деле съел собаку, да и сам стал похож на служебного пса. Брал след с места, был высок в холке, понимал команды и не чесал блох против шерсти.
Над столом Глеба Егоровича висел портрет Министра — в такой же широкополой шляпе. Не то блеск пенсне из-под её полей, не то блик портретного стекла, что видел Володя со своего места, приводил его в трепет.
Тогда они вели череду странных дел — фокстерьер загрыз до смерти разведённую гражданку, проживавшую в отдельной квартире. Украли шубу у жены шведского дипломата. Замучили, неизвестные гады, слона в зоопарке. И как удушливый газ шёл по голодной, но гордой послевоенной Москве слух о банде, которая после каждого убийства оставляла на месте преступления дохлых чёрных котов.
Глеб Егорович шёл медленно, но верно распутывал этот клубок. Были схвачены карманники Филькин и Рулькин, неизвестный гражданин, превративший вино в воду на Московском ликёро-водочном заводе, и уничтожено множество бесхозных котов и кошек.
Глеб Егорович возвращался домой всё позже и позже.
Как-то он ввалился в комнату и начал засыпать, ещё снимая сапоги. По обыкновению старший оперуполномоченный рассказывал о сегодняшних успехах Володе, которого отпустил со службы раньше.
— Уж мы их душили-душили, уж мы их…
Он кинул снятый сапог в стену, и принялся стягивать другой.
— Уж мы их… — и заснул на тахте, раскинув руки и блестя в темноте хромовым голенищем.
Но и Володя давно спал, так что через час, когда завизжала из-за стены Аничка: