Частному человеку очень сложно принимать решения о том, что окружает его.
Ведь мир чрезвычайно сложен, и рад бы обыватель "не верить брату родному, а верить своему глазу кривому", да мир не даёт. Непонятно даже, что мы видим.
Поэтому я расскажу давнюю историю — тогда я сидел на беременных деньгах. То есть, меня приняли на ставку ушедшей в декрет сотрудницы. В мои неформальные обязанности входило отгонять доказателей теоремы Ферма. Я их узнавал по внешнему виду, взгляду и мешковатым пиджакам. Так вот, я клянусь, что я не верил, что Великую Теорему Ферма можно доказать (Об этом говорило всё — вид и, особенно, безумие этих доказателей). Меж тем, теорема была доказана через пять лет.
Поэтому, когда мне рассказывают какую-то, как мне кажется, невероятную вещь, сообщают об открытии, что кажется фальшивым, которой хочется возмутиться, я сразу вспоминаю этих стариков с авоськами, в которых были клеёнчатые общие тетради с доказательствами.
Но я-то был уверен, что доказать невозможно! Вообще. Никому. Никогда. Тогда это для меня был научный факт.
То есть, во мне жила вполне крепкая индукция. Этот давнишний случай, вполне в духе Поппера. То есть теория имеет право на существование, если она в принципе опровергаема, но не опровергнута. Я ведь тогда учился на шестом курсе и горел желанием перевернуть мир. Однако, перевернуть его по рациональным правилам.
Но есть некоторое свойство цивилизации, которое производит ту самую паранауку, сенсации и как бы вновь открытые тайны. Они производятся неутомимо, будто варит где-то сумасшедший горшочек из сказки, которому приказали "Вари!", и он не может остановиться. Но это ещё похоже и на наркотические средства: их присутствие в обществе можно держать в рамках, а истребить нельзя. Начнёшь истреблять, быстро окажешься с руками по локоть в крови. Впрочем, продолжение этого разговора весьма уныло: наука — что поэзия, а цель поэзии — сама поэзия, etc.
Что с этим делать — решительно непонятно, не говоря уж о том, что отсутствует какой-то новый харизматический науковед-пророк.
Обыватель недоумевает, отчего нет ранжированного по важности списка отличий науки от лженауки (или не-науки) нет. Сто лет назад Толстой сделал красивый ход — он, сказав, что наука — это то, что объясняет человеку, как прожить жизнь нравственнее. (Понятно, что этот критерий можно развивать бесконечно — совершенно непонятно, что есть "нравственнее", "лучше" и т. п.).
Лженаукой оказывается всё то, что не ведёт к добру — то есть, во главе определения результат.
Это, конечно, ужасно архаичная конструкция. Толстой тут выступает как наука советского периода и даже в чём-то становится предтечей персонажей Андрея Платонова, в которых горит надежда, что придумается какой-то генератор общего счастья, работающий мочёным песком, и вот это-то и будет настоящая наука. Мистика в советской науке, кстати, отдельная и очень интересная тема (и нить тянется от скрещения человека с обезьяной к опытам Лепешинской).
Но мы ведь на самом деле, упираемся в критерий научности знания! Каков он? И даже спустя сто лет после Толстого, останавливаемся в недоумении.
Извините, если кого обидел.
21 января 2010
История про приход и уход (XVIII)
Мы выехали рано, и вот уже достигли странного места — того, где стояли друг напротив друга две армии.
Николо-Угрешский монастырь был похож на дачный участок с церковью посередине. Собственно, дачи тут были повсюду.
Директор Музея наставил на меня палец и объяснил, прежде всяких слов, что никакого стояния на Угре не было.
Две армии — одна, пришедшая со стороны Москвы, и другая — сгустившаяся с юга, из Сарая, переминались, двигались влево и вправо, горели вокруг города, и вот, наконец, южные сунулись через реку к северным.
Однако ж, ничего не выгорело — атака захлебнулась и ещё месяц армии снова переминались, двигались в каком-то своём воинственном танце.
А потом настал ноябрь, и всё кончилось. Русские потянулись к Боровску, а ордынцы двинулись на юг.
…Теперь мы искали исток Дона, старая церковь на границе Иван-озера, близь Новомосковска. Новомосковск был городом непростым, как и впрочем, все города, что я видал в жизни.
Один знающий человек как-то сказал мне:
— Ты узнаешь этого город только когда поймёшь, что такое "ветер с завода".
Ветра сейчас не было. Не было и пыли — просто иногда стиральный порошок двигался по улицам слева направо, а иногда — справа налево.