История про приход и уход (XXXII)
Чеховские персонажи — люди железнодорожного века, это путейские инженеры, строители мостов, развалившиеся на бархатных диванах первого класса, обходчики и телеграфисты.
Железнодорожный статский советник размышляет: "Мда… Необыкновенная жизнь… Про железные дороги когда-нибудь забудут, а про Фидия и Гомера всегда будут помнить…". Наваждение статского советника проходит, да и железные дороги остаются.
Едут по ним надзиратели таможен, поручики, дачники, трогается поезд, публика швыряет во все стороны багаж: "ты своими вещами чужие места занял. Кричат, зовут кондуктора…"; ожидают (или не ожидают) их другие дачники, и ожидание поезда стало общим местом русской литературы: "Вагоны, платформа, скамьи — всё было мокро и холодно. До прихода поезда студент стоял у буфета и пил чай"… Но вот вдали показались три огненных глаза. На платформу вышёл начальник полустанка. На рельсах там и сям замелькали сигнальные огни".
Эти начальники полустанков сами становятся путешественниками, влюблёнными, проходимцами. "В тот год, с которого начинается мой рассказ, я служил начальником полустанка на одной из наших юго-западных железных дорог. ("Рассказ проходимца").
Это такое же неудивительное начало повествования как "Однажды в вагоне…". Иной герой "писал "Историю железных дорог"; нужно было прочесть множество русских и иностранных книг, брошюр, журнальных статей, нужно было щёлкать на счётах, перелистывать логарифмы, думать и писать, потом опять читать, щёлкать и думать; но едва я брался за книгу или начинал думать, как мысли мои путались, глаза жмурились, я со вздохом вставал из-за стола"… ("Жена").
Кроме пассажиров едут и по делу. Вот старик с сыном везут скот, спят в теплушке, где нетепло.
Веселья нет, это не путешествие, а работа.
На остановке он идёт к локомотиву, проходит два десятка вагонов и "видит раскрытую красную печь; против печи неподвижно сидит человеческая фигура; её козырёк, нос и колени выкрашены в багровый цвет, всё же остальное черно и едва вырисовывается из потёмок".
Никто не отвечает старику. Машинист безмолвствует как железнодорожный бог.
А паровоз — алтарь этого бога.
Надо всем дать — обер-кондуктору, машинисту, смазчику… Откупиться от паровоза. ("Холодная кровь").
Чехов повсеместно называет паровоз локомотивом. Локомотив у него свистит — "вот послышался свист, поезд глухо простучал по мосту" и "тяжело вздыхает"; "Локомотив свищет и шикает…". ("Загадочная натура"). "Локомотив свистит, шипит, пыхтит, сопит…" ("В вагоне"); вообще, шипение неотъемлемое свойство перемещения чеховских героев по рельсам даже в воображении — Наденька К. пишет в дневнике: "Железная дорога шипит, везёт людей и зделана из железа и материалов".
Несчастный и униженный муж дарит любовнику своей жены… Что?.. "У меня есть одна вещичка… А именно, маленький локомотив, что я сам сделал… Я за него медаль на выставке получил". ("Ниночка").
Вокзал — место встречи толстого и тонкого, мужчины и женщины, мирной встречи человека и поезда.
Встреча иная происходит на откосе, на рельсах, как у двух бунинских героев. Но есть ещё более страшный способ единения человека с поездом, когда первый сливается с искореженным железом, и оба с землей.
Вываленный скверным возницей из пролётки, путейский инженер копошится в грязи, готовясь бить виновника.
— Вспомни Кукуевку! — говорит жена.
В этот момент крушение становится знаком.
Термин превращается в метафору, становится частью языка.
"А шёл длинный товарный поезд, который тащили два локомотива…"; "Сначала медленно полз локомотив, за ним показались вагоны. Это был не дачный поезд, как думала Лубянцева, а товарный. Длиной вереницей один за другим, как дни человеческой жизни, потянулись по белому фону церкви вагоны и, казалось конца им не было!" ("Несчастье").
Паровоз с вагонами, поезд превратились в символ.
Церковь, фон, дни, жизнь.
"Скользнул — и поезд в даль умчало. Так мчалась юность бесполезная, в пустых мечтах изнемогая… Тоска дорожная, железная свистела, сердце разрывая…". (Блок).
Пожалуй, самым "железнодорожным" русским писателем девятнадцатого века был Гарин-Михайловский. Герой его тетралогии, после спасения собачки (о чём осведомляла младших школьников книга для классного и внеклассного чтения) превратился в гимназиста, студента, наделал долгов, пустился во все тяжкие… Говорит он о себе что — "сошёл с рельсов, летит под откос", и комментарии этой терминологии излишни.