И никого не видно: ни машиниста, ни кондуктора с фонарями, ни главного со свистком. Где-то там, внутри, за щитом, за стальной обшивкой, возле массивных рычагов, возле пулемётов, возле орудий, насторожившись, притаились красноармейцы, но всё это спрятано, всё молчит.
Молчит до поры до времени. Но вот прокатится без гудков, без свистков бронепоезд ночью туда, где близок враг, или вырвется на поле, туда, где идёт тяжёлый бой красных с белыми. Ах, как резанут тогда из тёмных щелей гибельные пулемёты! Ух, как грохнут тогда из поворачивающихся башен залпы проснувшихся могучих орудий!".
Алексей Толстой так описывает тот же предмет: "Из-за поворота, из горной выемки, появился огромный поезд с двумя пышущими жаром паровозами, с блиндированными платформами, с тускло отсвечивающими жерлами пушек… Выли два паровоза, окутанные паром…".
Извините, если кого обидел.
09 февраля 2010
История про приход и уход (XXXIV)
В советской литературе есть единственный бронепоезд, чей порядковый номер знает каждый — "14–69". Всеволод Иванов пишет не про красный, а про белый бронепоезд, только потом захваченный партизанами.
"В жирных тёмных полях сытно шумят гаоляны.
Медный китайский дракон жёлтыми звенящими кольцами бьётся в лесу. А в кольцах перекатываются, грохочут квадратные серые коробки. На жёлтой чешуе дракона — дым, пепел, искры…
Сталь по стали звенит, куёт!..
Дым. Искры. Гаолян. Тучные поля.
Может дракон китайский из сопок, может, из леса…
Жёлтые листья, жёлтое небо. Гаоляны! Поля!".
Злобно-багрово блестят зрачки этого паровоза. Он не похож на другие локомотивы в этом же тексте: "Добродушный толстый паровоз, облегчённо вздыхая, подтащил к перрону шесть вагонов японских солдат. За ним другой…".
Один из героев, сибирский старик так говорит про это механическое чудовище: "бранепояс". Старик добавляет в понятие новый смысл, отсылает одновременно и к амуниции, и к звериному миру.
Белый бронепоезд злобен, и он тоже антропоморфен, как и сам паровоз в русской литературе. Взятие бронепоезда похоже на покорение женщины, и даже насилие над ней — "На паровозе уцепились мужики, ёрзают по стали горячими хмельными глазами".
Извините, если кого обидел.
10 февраля 2010
История про приход и уход (XXXV)
Но есть особый писатель, для которого паровоз действительно живое существо. Это Платонов. Вот идёт вдоль железнодорожного полотна сокровенный человек Пухов, зажав в кулаке четыре собственных зуба, выбитых при крушении. Идёт, увязая в снегу, потому что впереди "Паровоз, не сдаваясь, продолжал буксовать на месте, дрожа от свирепой безысходной силы, яростно прессуя грудью горы снега впереди". "Тяжёлый броневой поезд наркома", который "всегда шёл на двух лучших паровозах" уступил один из них снегоочистительной установке.
Пухов ещё не знает, что помощник машиниста в своей будке проткнут насквозь паровозной внутренностью. "И как он, дурак, нарвался на штырь? И как раз ведь в темя, в самый материнский родничок хватило!" — обнаружил событие Пухов. Остановив бег на месте взбесившегося паровоза, Пухов оглядел всё его устройство, и снова подумал о помощнике: "Жалко дурака: пар хорошо держал!"
Манометр действительно и сейчас показывал тридцать атмосфер, почти предельное давление, — и это после десяти часов хода в глубоком плотном снегу!"
Сначала герой мгновенно привыкает к своему увечью, потом на секунду удивляется чужой смерти, жалеет о ней. Итогом размышлений — поражённость красотой и мощью машины, переживающей смерть человека. "Казачий офицер, видя спокойствие мастеровых, растерялся и охрип голосом"… "Казаки вынули револьверы и окружили мастеровых. Тогда Пухов рассерчал: