Ну, и чтобы два раза не вставать — а вот никто не знает, что за почтовый ящик находится напротив синагоги на Вышеславцевом переулке? Там на крыше ещё такие огромные шары, оттого его вид из моего окна напоминает чем-то мечеть Аль-Акса.
Извините, если кого обидел.
23 января 2012
* * *
Читаю тут воспоминания об одном советском руководителе тридцатых-шестидесятых годов.
Общая черта воспоминаний о советских производственниках — это милые детали их деятельности, мимоходом брошенные слова, всё то, что придаёт их образам человечность.
Так вот, о герое сообщалось, что он чрезвычайно любил технические приспособления (как сейчас сказали бы "гаджеты") — и привозил на объект купленные в разных городах, видимо, у смежников — катушку для спиннинга, или электробритву. "Это была интересная машинка, только что выпущенная Киевским заводом. Как то при мне он стал демонстрировать эту новинку в одном из цехов и в шутку сбрил усы у начальника цеха. Обоим эта процедура доставила большое удовольствие"
Ну, и чтобы два раза не вставать — видать, про шары видимые из моего окна, никто не знает?
Извините, если кого обидел.
23 января 2012
История, чтобы два раза не вставать
Я ещё вот что скажу — в каждом из нас сидит такой читатель газет, который описан давным-давно Мариной Цветаевой. Такой потребитель новостей и чужих жизней — некоторым удаётся его хорошенько побить и загнать в тёмный угол сознания, а у некоторых он распоясался и занимает весь объём тела. Вот расскажут ему историю по то, как попал актёр Пороховщиков, так газетный читатель начинает делиться с миром, как пропадают люди, кто и как замёрз, а потом даже чувствует разочарование оттого, что актёр не замёрз, а обнаружился на даче.
Или там всякие катастрофы — внутренний читатель газет ужасно радуется катастрофам и неприятностям, даже вымышленным.
Он часто их и выдумывает.
Хуже всего, он начинает транслировать это вокруг.
И ты живёшь, как в дымном и душном городе, потому слышишь не людскую речь, а голоса читателей газет.
Ну, и чтобы два раза не вставать — вот мне ужасно понравилась фотография про то, как мама приехавшая на присягу, греет уши сыну-солдату, стоя сзади строя. Варежками греет. Вот внутренний читатель газет сказал бы, что-то про страну и время, когда уши у ушанки можно опустить только по приказу, ну и всё такое.
Но я своего внутреннего читателя газет бью долго и безостановочно, оттого, загнав его в угол, часто получаю от жизни радости скупые телеграммы. Мама замечательная, платок у мамы хороший — толстый и пушистый, мороз там, уши сыну прикрыла варежкой… Советская атлантида, люди, как и всегда, хороши, актёр Пороховщиков нашёлся, всё хорошо.
Извините, если кого обидел.
24 января 2012
История, чтобы два раза не вставать
Ах, учитель, я пишу книгу о тебе — безо всякой уверенности, что она нужна кому-то, кроме меня.
Учитель, сегодня, 24-го твой день рождения, и меня всегда веселило, как про мёртвых говорят "сегодня бы ему исполнилось". Особенно, если счёт идёт за сотню.
А тебе, учитель, исполнилось бы 119.
Это всё цифры неправильные, глупые.
Я написал меньше чем нужно, потому что вместо меня говорили чужие статьи — их голос похож на голос сгоревшей бумаги, что ещё сохраняет форму — и чёрные буквы проступают на серебряных листах. Эти тексты нужно бы выбросить из повествования, потому что обычному читателю они скучны, а филолог их уже отксерокопировал в заграничной стажировке.
Но мне жаль их, как тысяч бумажных книг моей библиотеки, которых никто больше не будет читать — даже я сам.
Поэтому я написал больше, чем нужно — пятьдесят два листа, и это тоже глупые цифры, а число не умнее.
Жизнь становится угрюма, и я начал по другому смотреть на те вещи, о которых писал с такой лёгкостью в первых главах.
Литература становится мёртвой в тот момент, когда приходят исследователи.
В тот момент, когда биографические книги продаются лучше, чем проза тех людей, о которых они написаны.
Я похож на Чаадаева из романа твоего близкого друга — и этот Чаадаев, как ты помнишь, мнишь, кричал "Добро пожаловать в город мёртвых".
Литература пойдёт иным чередом, другим направлением — так же как меняла своё русло Клязьма. Старое зачахнет, как чахли города, когда мелела Ока.