и в пагоде и в минарете
соседствуют разум и прах.
Не тело рождает идею,
не духом творим этот мир -
взаимным единством владея,
взмывает над степью Памир.
Экватор влечет по контрасту
сибирское скопище вьюг,
и Космос вручает по трасту
нам Азию – дочерь свою.
Мы были, мы есть и мы будем -
сквозь холод космических зим,
и все континенты разбудим
гортанным дыханьем своим.
Качели
История – качели.
То с севера на юг
сгоняют нас метели
в объятья рек и рук,
то – курс сменив на четверть,
восточный третий глаз
в песчаной круговерти
на запад гонит нас.
Мы – скифы – киммерийцы
под именем алан
пытались умириться
с пространством пра-славян.
В союзе леса с полем
нас русью нарекли.
В свободе и неволе
в душе мы сберегли
п-Ра-родины дыханье
и росный запах трав.
Когда же иго ханье
и дань с себя содрав,
вернулись мы на Волгу,
то, глядя за Урал,
дивились мы: что толку -
сибирский ареал.
Но вслед за Ермаком мы
и шли, и шли, и шли,
как будто по знакомым
путям своей земли.
Иртыш и Обь осилив
и обойдя Байкал,
гортанно пробасили:
Вернулись.
Все. Привал.
Замкнулся евразийский
тысячелетний круг,
мы вымпел свой российский
не выпустим из рук.
И повернув к Арктиде
уставшее лицо,
в инопланетном виде
ждем встречи с пра-отцом.
История – качели:
то – запад, то – восток.
Добрались мы до цели -
грядет другой виток.
Второй век
А ты
оторвал от Земли,
от родной,
от зеленой
историю Человека,
осветил ее пламенем тайны
космической мглы,
наделенной
крупицами манны.
И это стало Началом
Второго Великого Века.
Прошло тринадцать тысяч лет
Прошло тринадцать тысяч лет
со дня Всемирного Потопа.
Мы где-то потеряли след
далекого Архи-антропа.
А он был цельным существом,
единым с духом и природой;
космическое естество
его наполнило при родах,
насытив праной кровь его
и одарив самосознаньем.
Кого же в зеркале кривом
науки славим мы в осанне?
Мы принимаем часто тень
и внешний лик за человека;
нам недосуг, а может лень
познать, что кроется в сусеках,
познать все ауры-тела,
какими явлен он по сути,
какие ждут его дела,
каким законам он подсуден;
не все дано нам лицезреть,
не все и Разуму доступно.
Но тайна продолжает зреть
во человечестве всекупно.
Стремясь к Познанью, я учусь
в оккультной школе подмастерий;
в моих стихах все меньше чувств,
все больше логики мистерий,
откуда мы и что сей миг
в спирали мира означает.
Пусть то, что мыслью я постиг,
действительность – не развенчает.
О, Рось!
О, Рось!
Ты – оторви и брось.
И брошена
«жена поэта».
А мне-то
как с тобою врозь?
Я врос
в российские просторы,
тороидальность бытия
и яйцевидные раздоры,
дурман и сладость пития.
Я – твой насквозь,
о, Рось.
Когда рубили головы стрельцам
Когда рубили головы стрельцам,
стонал народ,
по всей Москве колокола звучали
и содрогался воздух от печали
тогда.
Когда рубили головы отцам,
наоборот,
«отцу народов» мы ура кричали,
мы двигались вперед,
и души наши как броня крепчали,
а нас ждала беда.
Когда рубили головы бойцам
в Афганистане,
мы, воды набравши в рот,
молчали,
молчать других послушных приучали,
не ведая стыда.
Когда рубили головы…
В моей крови есть что-то от тоски
В моей крови есть что-то от тоски
по звонкому степей многоголосью.
И я, зажатый городом в тиски,
нередко извожусь пустою злостью,
что совместить сегодня и вчера,
и шум машин, и тихий шелест травный
нам не дано.
И лишь по вечерам
уйду в себя
я – с эхом
равноправный.
Люди – не будьте чайками
Люди – не будьте чайками,
не по делам крикливыми,
глупыми попрошайками,
кормящимися отливами.
Я люблю Россию
Я люблю Россию
не за голос крови,
не за то, что в ней я был рожден,
а за то, что дружбой тех,
с кем был я вровень,
здесь с лихвою был вознагражден.
Прости, Отечество
Прости, Отечество,
но мы сошли с ума,
пытаясь над историей глумиться.
Мы в гордости сумели надломиться
и знаменем для нас теперь – сума.